Кости

Женщина закрыла лицо руками. Марк протянул руку и погладил ее по плечу. Она отстранилась и проговорила сквозь пальцы:

— О, Боже, это так ужасно…

Губы Марка дрогнули.

— Мама, я хочу лишь сказать, что Селена не виновата в своей смерти. Так бывает; жизнь — дерьмо. Все равно, что сойти с тротуара и попасть под тачку какого-нибудь стервеца. Со мной так и произошло. Сразу после того, как Клео родила Федру. Я вышел из больницы, чтобы купить шампанского; я буквально парил в воздухе. Сделал шаг на «зебру» — и хренов грузовик «Сан-Франциско экзаминер» появился, словно ниоткуда и разминулся со мной буквально на миллиметр.

— Маркус, не рассказывай мне такие вещи! Я не хочу их слышать!

— Значит, вы не знаете о том, был ли у нее парень, — напомнил Майло. — А что насчет подруг? Она с кем-нибудь дружила в Лос-Анджелесе?

Наступила пауза, потом Эмили произнесла:

— Она была счастлива, когда нашла работу. Именно тогда и написала мне и-мейл.

— Она обучала того богатенького мальчишку, — пояснил Марк. — Говорила, что это работа мечты. Она позвонила мне, чтобы рассказать об этом, потому что я тоже занимался музыкой — играл когда-то на басухе. Не то чтобы я и близко достиг того же уровня, что и Селена. У меня было умение, у нее — талант. Она села за пианино, когда ей было три года, и сразу заиграла. К пяти она играла Гершвина со слуха. Дайте ей что угодно, и Селена это сыграет. Я видел, как она взяла кларнет и сразу заиграла, как профи, — мгновенно поняла, как надо дуть.

— Судя по вашим словам, она была гением, — заметил Майло.

— Никто ее так не называл, мы просто считали ее потрясающей, — отозвалась Эмили Грин-Басс. — Я была слишком занята тем, что зарабатывала всем нам на жизнь, и меня радовало то, что ей есть чем заняться.

— Однажды я пришел домой, — это было много лет назад, когда Селене было восемь или девять лет, — сказал Марк. — Она сидела в гостиной и тренькала на моей гитаре. Гитара была совсем новой, подарок на день рождения, и я разозлился, что она взяла ее без разрешения. Но потом я осознал, что она действительно извлекает из нее музыку. Никто не учил ее, она сама научилась по сборнику мелодий с аккордами — и попадала в ноты лучше, чем я.

— Когда ей было одиннадцать, я заметила, что она готова хоть весь день сидеть за пианино, — подхватила Эмили, — поэтому я нашла для нее учителя. Тогда мы жили в Эймсе, в Айове. У компании «Эймс бэнд эквипмент» была программа поддержки для школ. Селена превзошла первого учителя, которого они ей назначили, а потом еще двух. Тогда мне сказали, что нужно найти кого-то, способного дать ей серьезную классическую подготовку. Когда мы перебрались на Лонг-Айленд, я нашла в городе старую женщину, которая была профессором музыки в Советском Союзе. Миссис Немирова… мадам Немирова была просто древней и носила бальные платья. Селена училась у нее до пятнадцати лет. Потом вдруг просто бросила заниматься, заявив, что ненавидит классическую музыку. Я сказала ей, что она впустую тратит данный Богом талант и никогда больше не будет играть. Дочь ответила, что я ошибаюсь. Все зашло далеко — это был один из наших самых больших… споров. Тогда мне пришлось трудно. Селена совершенно забросила уроки в школе, получала одни плохие оценки. Она утверждала, что жизнь способна научить ее большему, чем любая дурацкая школа.

— Не жук чихнул, — пробормотал Марк.

— Она перестала играть? — спросил я.

— Нет. Я действительно ошиблась. На самом деле. Она стала играть больше, просто отошла от классических произведений. Хотя время от времени играла что-нибудь из Листа или Шопена. — Женщина горько улыбнулась. — Этюды Шопена… Ей нравились те, что играются в мажорном ключе. Или, по крайней мере, она так говорила, — я почти не разбираюсь в музыке. Селена унаследовала талант от своего отца: он играл на гитаре, на банджо, на чем угодно. В основном в стиле блюграсс[14], он был родом из Арканзаса. Мадам Немирова говорила, что не многие из ее учеников были способны так быстро считать с листа и сыграть что-нибудь, как Селена, и что у девочки идеальный слух. По ее мнению, она, если б захотела, стала бы одной из величайших пианисток.

— Но Сел считала, что концертные турне, где нужно исполнять Бетховена для ценителей во фраках и накрахмаленных рубашках, не дадут ей жить нормальной жизнью.

— А разве то, что вышло, было лучше? — отозвалась Эмили. — Абсолютно ничего не делать до двадцати одного года, потом собраться и уехать в Лос-Анджелес, ничего не сказав мне… Без малейших перспектив найти работу…

— Она сбежала из дома? — спросил Майло.

— О совершеннолетних так не говорят. Я пришла домой, и оказалось, что она собрала свои вещи и оставила записку о том, что уезжает «на побережье», и чтобы я не пыталась ее остановить. Я разозлилась. Через несколько дней она позвонила, но не сказала, где находится. Наконец я выжала из нее, что она в Лос-Анджелесе, однако Селена так и не сказала, где именно. Она утверждала, что зарабатывает «гастролями», что бы это ни означало.

— Она подрабатывала в клубах для свиданий, играя на синтезаторе, — сообщил Марк.