Костёр и рассказ

приблизившись к Писаниям посредством буквального смысла [dia tou grammatos, «через букву»], возвышается до постижения духовного смысла [epi ta pneumatika], то есть до Царствия Небесного. Благодаря каждой идее, которую мы постигаем, возвышаясь до неё, сравнивая её с другими идеями и истолковывая её, можно постичь Царствие Небесное, так что те, кто обладает обильными знаниями без заблуждений, входит в Царствие полноты всего того, что мы понимаем как небеса[33].

Понять смысл притчи – значит открыть врата Царствия; но поскольку все ключи были перепутаны, именно такое понимание даётся труднее всего.

Опыту близости Царствия и притчи о сеятеле посвящён один из поздних гимнов Гёльдерлина, дошедший до нас в четырёх разных версиях, чьё название – Патмос – содержит явную отсылку к христологическому контексту. О том, что речь здесь пойдёт о проблеме близости и, одновременно, трудности доступа к Царствию Божьему, говорится в начальных строфах первой редакции этого текста: «Близок есть / И с трудом постижим Бог». В вопросе этой непостижимости речь идёт не менее, чем о спасении: «Но там, где угроза растёт, / И спаситель»[34].

Потёмки (Finstern), упоминаемые сразу после этого, также косвенно связаны с писаниями, так как поэт просит:

Дай крылья нам, и точной чуткости,
Перелететь и вернуться.

Только этот новозаветный смысл способен объяснить неожиданное упоминание притчи о сеятеле. Те, кто был близок к Богу и жил с воспоминаниями о нём, ныне исказили смысл его слов:

…взаимной загадкой вечной
Они пребудут друг для друга
‹…› и даже лик свой
Всевышний отвращает
В итоге, так что ни один
Бессмертный не виден больше
ни на небе,
Ни на земле зелёной…

«Что тогда?» – вопрошает встревоженный поэт. Ответ, совершенно последовательно, отсылает к притче о «слове Царствия», утраченном и более не разумеемом:

И это мера сеятеля, когда он
Захватывает лопатой жито
И всё на свет бросает на току.

Толкование притчи претерпевает здесь полную трансформацию смысла: утрата семени и бесплодие слова о Царствии, по мнению поэта, не порождают зла:

Мякина падает под ноги, но
В конце концов зерно,
И нет ущерба в том, что что-то
Теряется, и из речи
Живой уходит звук…

Вопреки традиции, блюсти следует буквальный, а не духовный смысл:

Отец,
Который верховодит всеми,
Он требует блюсти
И крепость буквы, и верно в суть её
Вникать.

Слову о Царствии суждено быть утраченным и оставаться непонятым или понятым только в буквальном смысле. И это хорошо, потому что как раз такому следованию за буквальным смыслом обязана своим существованием песнь:

И слог немецкий
следует тому.

Не разуметь более слово о Царствии – это поэтическое условие.

Одно из посмертных эссе Кафки, опубликованное Максом Бродом в 1931 году, было озаглавлено «О притчах» (Von den Gleichnissen). Судя по всему, темой здесь должна быть притча о притчах, как и предполагает заголовок. Однако смысл краткого диалога между двумя собеседниками (о третьем, рассказывающем первый текст, нет ни слова) совершенно противоположен этой теме, то есть притча о притчах сама притчей уже не является.