Косточка с вишней (СИ)

– И тебе не страшно было оставаться здесь на ночь?

– А чего бояться? – пожала плечами Женька, – Остров-то необитаемый!

В том-то и дело! Я бы, наверное, чувствовал себя здесь ночью неуютно.

Я подошел к окну. Снаружи стало совсем сумрачно, море из полупрозрачного бирюзового превратилось в темно-синее. Капли дождя с силой барабанили по воде и почерневшему песку.

Я даже пожалел, что не прихватил с собой альбом с красками. Это грех видеть такое чудо собственными глазами, и не запечатлеть.

Ко мне подошла Женька и взглянула на меня снизу вверх:

– У тебя такой забавный отрешенный вид. О чем ты думаешь?

– О том, что неплохо было бы нарисовать вот это всё… – я кивнул на окно, за которым ветер гнул кусты оливы.

– Ты рисуешь? – удивилась Женя.

– Корабли… – признался я, – И море.

– Как Айвазовский?

– Думаю, до Айвазовского мне очень далеко, – рассмеялся я, – Он великий.

Дождь барабанил по крыше. Мы молчали и, кажется, любовались одной струйкой дождевой воды, которая сбегала по стеклу.

– А я люблю картины Пабло Пикассо, – внезапно сообщила Женька.

– Серьезно? – удивился я.

– Да… Они все необычные. Мне именно такое и нравится.

Женя прислонилась лбом к холодному стеклу и продолжила:

– Я как-то даже увлекалась его биографией. Ты знал, что у него была русская жена? Потомственная дворянка, талантливая балерина… Она танцевала в самой знаменитой на то время труппе Дягилева. Пикассо стал первым и единственным мужчиной в ее жизни. Конечно, Ольга оказала на художника большое влияние. Они прожили вместе семнадцать лет, воспитывали сына… А потом Пабло ушел к молоденькой француженке. Ольга так и не смогла оправиться от разрыва отношений, остаток жизни провела в одиночестве, страдая от болезни и охватившего ее безумия. А Пикассо даже не пришел на ее похороны, сославшись на то, что пишет новую картину. Впоследствии он повстречал новых муз и пережил Ольгу на целых двадцать лет. Вот так-то.

Я покосился на Женьку. Она стояла грустная и задумчивая.

– И как бы негативно Пикассо после расставания не отзывался об Ольге, все-таки как-то обмолвился, что ему лучше увидеть ее мертвой, чем счастливой с кем-то другим.

– Это очень печальная история, Женя, – осторожно сказал я.

– Как бы там ни было, мне бы хотелось стать чьей-то музой, – вдруг важно заявила Женька, – Изменить чью-то жизнь…

– Ты-то изменишь, – улыбаясь, пообещал я Женьке, – Будь в этом уверена.

Глава пятнадцатая

– Это погода плачет, не хочет, чтобы я уезжал из этих мест, – деловито проговорил я.

Мы сидели с Женькой за столом и уминали овощной салат, заправленный оливковым маслом. За окном по-прежнему дождь лил стеной. Он не моросил, просто обрушился на нас, как ушат. Свет мы по-прежнему не выключали. В доме было светло, сухо и уютно.

– Какой-то циклон к нам опять прицепился! – поморщилась Женька, – Холодрыга начнется.

– Разве это холодрыга? – засмеялся я, – Ты просто не была зимой у нас в городе…

– Вообще тут как таковой зимы никогда не было, – пожала плечами Женя, – На моем веку! Поэтому я, правда, понятия не имею, о чем ты. У нас всегда плюсовая температура.

Я сидел, задумавшись: каково это не ощущать полноценную смену всех времен года?

– В холодной зиме есть своя прелесть, – наконец, проговорил я.

– Это какая же? – заинтересованно взглянула на меня Женя.

– Например, ты не представляешь, как прекрасно морозным днем пахнет ельник.

Женя даже жевать перестала.

– Мы в начальной школе проходили произведения Пришвина, вот ты сейчас очень похоже изъясняешься.

– Спасибо, мне это льстит! – простодушно ответил я.

Я заметил стопку тетрадей на столе, на одну из которых была приклеена яркая наклейка: «Не влезать! Убьет! Личные записи Евгении В.».

– Ты ведешь дневник? – кивнул я таинственный блокнот.

– Выписываю немного, то, что берет за душу, – нехотя призналась Женя, – А потом, бывает, заучиваю. Хорошо память тренирует.

– И что из последнего ты записала?

– «Лиличку!».

– Ну-у, – протянул я, – Думал, ты меня удивишь чем-то новеньким! А «Лиличка!» – это классика, это стихотворение все знают. По-моему, оно даже есть в школьной программе.

Женька уверенно схватила тетрадь и начала ее листать, а затем протянула мне.

– Давно Маяковского читал?

– Ну, вот в школе и читал, – ответил я.

– А теперь, – сказала серьезно Женька, – Перечитай заново. Внимательно, строчку за строчкой. Чтобы дух захватило.

Я притянул к себе раскрытую тетрадь. У Женьки был красивый каллиграфический почерк.

Вместо письма

Дым табачный воздух выел.

Комната –

глава в крученыховском аде.

Вспомни –

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил.

Сегодня сидишь вот,

сердце в железе.

День еще –

выгонишь,

можешь быть, изругав.

В мутной передней долго не влезет

сломанная дрожью рука в рукав.

Выбегу,

тело в улицу брошу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаяньем иссечась.