Костры амбиций

Это надо же! Ему! Восходящей звезде, вершителю дела Мак-Коя — и некуда… вообще некуда!! Во всем Вавилоне двадцатого столетия! — некуда привести готовую на все очаровательную девушку с темненькими губками. «Интересно, — пронеслось у него в голове, — о чем она сейчас думает?»

А думала она о том, что за странная манера у мужчин в Нью-Йорке. С кем ни встретишься, вечно приходится сперва часа два или три слушать, какой хвастает карьерой.

* * *

В тот вечер Фэллоу вошел в «Лестер» с видом победителя. Каждый из сидевших за английским столом и многие из толпы, суетящейся в шумном бистро, не исключая тех, кто от «Сити лайт» воротил нос, знали, что это он дал ход делу Мак-Коя. Даже Сент-Джон и Билли, редко относившиеся серьезно к чему бы то ни было, кроме взаимных измен, довольно искренне его поздравили. Сэмпсон Рейт, политический обозреватель лондонской «Дейли курьер», приехавший сюда на несколько дней, как раз сидел за столом, рассказывая о своем обеде с Ирвином Габнером, заместителем главного редактора «Нью-Йорк таймс»; тот жаловался, что «Сити лайт» практически захватила всю эту историю себе, то есть захватил, конечно же, Питер Фэллоу, основоположник и хранитель.

Алекс Бритт-Уидерс выставил ему за счет заведения коктейль «Саутсайд», и вкус водочного коктейля был так хорош, что Питер заказал еще. Приливная волна всеобщего одобрения так высоко взметнулась, что и от Каролины впервые за долгое-долгое время он дождался наконец улыбки. Единственный, кто был чем-то вроде ложки дегтя, — Ник Стоппинг. Свое одобрение он высказал как-то вяло и нарочито равнодушно. И тут до Фэллоу дошло, что Ник, этот марксист-ленинец, оксфордский спартаковец, Руссо Третьего мира, попросту завидует. Это был его материал, нагло перехваченный пустопорожним клоуном Фэллоу (теперь-то Фэллоу только подсмеивался над нахальством этого Ника); и вот — этот Фэллоу на переднем плане, выскочил, оседлал паровоз истории, тогда как он, Стоппинг, кропает очередную дребедень для журнала «Дом и сад» про новую виллу миссис Шик в Хоуб-Саунде или где там она ее себе выстроила.

Кстати, насчет шика: Рейчел Лэмпвик, надо сказать, не удержалась и упрекнула его за то, что он чересчур часто пользуется этим словом.

— Питер, все-таки ты мог бы быть с миссис Мак-Кой погалантнее, как ты думаешь? («Погалантнее» она произнесла на французский манер.) Все у тебя шикарные — шикарный Шерман Мак-Кой, его шикарный папочка, шикарная приятельница, или как ты назвал ее? клевая? — это как раз неплохо, — а бедная миссис Мак-Кой просто «его сорокалетняя жена», что рисует не очень-то влекущий образ, верно? Это негалантно, Питер!

Зато Рейчел явно с жадностью читала каждое написанное им слово. Поэтому к ней (впрочем, как и ко всем сегодня) он чувствовал одно только снисходительное дружелюбие триумфатора.

— Жену у нас в «Сити лайт» не считают интересным объектом, если она не изменяет мужу, — ответил Фэллоу. — Восторги мы расточаем только любовницам.

Затем все принялись строить догадки насчет Клевой Брюнетки, а Билли Кортес, искоса бросив взгляд на Сент-Джона, сказал, что, по его сведениям, мужчины иногда действительно возят своих милашек в нетривиальные места, чтобы их не застукали, однако Бронкс — это не просто нетривиально, это уже паранойя, и Фэллоу заказал себе еще один «Саутсайд».

Вся эта мельтешня была милой, приятной и британской, оранжево-охряный свет был мягким и британским, Каролина на Питера то и дело поглядывала, то приветливо, то с ухмылкой, которую он никак не мог истолковать, а потому заказал очередной «Саутсайд», и тогда Каролина встала со своего места, подошла, обойдя стол, наклонилась и сказала на ухо:

— Пойдем поднимемся на минуточку наверх.

Неужто правда? Трудно поверить, но… а вдруг? Они поднялись по винтовой лестнице в контору Бритт-Уидерса, и Каролина, внезапно сделавшись серьезной, проговорила:

— Питер, я собираюсь тебе кое-что сказать, хотя, наверное, зря. Ты этого не заслуживаешь. Ты себя плохо вел со мной!

— Я?! — воскликнул Фэллоу с радостным смешком. — Каролина! Ведь ты пыталась размазать мой хобот по всему Нью-Йорку!

— Что? Твой хобот? — Чуть покраснев, Каролина улыбнулась. — Ну, все-таки не по всему Нью-Йорку. Ладно, после того подарка, который я собираюсь тебе преподнести, думаю, мы будем квиты.

— Подарка?

— Думаю, это можно считать подарком. Я знаю, кто такая эта твоя клевая брюнетка. Я знаю, кто был с Мак-Коем в машине.

— Ты шутишь!

— Я не шучу.

— Ну хорошо, так кто?

— Ее зовут Мария Раскин. Ты с ней познакомился тогда в баре «Рампа».

— Я?

— Питер, ну нельзя же так напиваться. Она замужем за человеком по имени Артур Раскин, который старше ее раза в три. Он еврей и чем-то таким занимается, не знаю чем. Но очень богат.

— Откуда ты все это знаешь?

— Помнишь моего приятеля художника? Итальянца. Филиппе. Филиппе Кирацци.

— А, да. Не так-то сразу его забудешь, верно?

— Ну так вот он ее знает.

— В каком плане?

— В том же, в каком ее знают многие мужчины. Она потаскушка.

— И она ему рассказала?

— Да.

— А он рассказал тебе?

— Да.

— Мой бог, Каролина. Где мне найти его?