Костры амбиций

— А можешь себе представить, где я его в первый раз увидел? На Парк авеню, в огромной двухэтажной квартире у Пегги Фрайскэмп, еще когда она увлекалась Братством Святого Иеронима. У нее был благотворительный прием, деньги собирали. Где-то, должно быть, в конце шестидесятых или в начале семидесятых. Там был их деятель Летучий Олень, он произнес речь «о душе», как мы это называли. У него в репертуаре было две речи: «о душе» и «о деньгах». Так вот, он произнес речь «о душе», на возвышенные темы. А хозяйке невдомек, что он пьян как скотина. Она думала, это индейское красноречие, когда он плел невесть что. А еще через четверть часа он облевал ей рояль «Данкен Файф», она его купила за восемьдесят тысяч долларов, а он все заблевал — и клавиши, и струны, и молоточки такие маленькие фетровые, знаешь? Ужас. Пегги этого так никогда и не простила. Много он тогда в один вечер потерял, дурак несчастный. И знаешь, от кого ему больше всех влетело? От Преподобного Бэкона. Да-да. Он как раз собирался попросить у Пегги финансовую поддержку для одного своего предприятия, и когда Летучий Олень заблевал ей рояль, он видит — дело гиблое, прощай, Пегги Фрайскэмп. И тогда он обозвал Летучего Оленя — Липучим Оленем.

«Какой, — говорит, — он Летучий Олень? Липучий — это да». Черт, хохоту было! Но он, между прочим, не шутил. Бэкон не шутит. Так вот, есть одна женщина, она немного на него работает, Энни Лэмб из Бронкса. Проживает в микрорайоне имени Эдгара Аллана По с единственным сыном Генри.

— Черная? — спросил Фэллоу.

— Черная. В микрорайоне имени Эдгара По почти все жители черные или пуэрториканцы. А по закону он возводился для совместного проживания. — Вогель дернул бровями. — Но Энни Лэмб — женщина необыкновенная, — и Вогель рассказывает ему об Энни Лэмб и ее семье, кончая эпизодом с «мерседесом», который сбил ее многообещающего сына и умчался, оставив его на пороге смерти.

Прискорбно, думает Фэллоу. Но ему-то чем тут можно попользоваться?

Вогель, словно предугадав его возражение, объясняет:

— В этом деле имеются два аспекта, оба связанные с вопросом: какая судьба уготована хорошему парню, если он чернокожий и живет в Бронксе? Понимаешь, речь идет о юноше, который все делал так, как требуется. Генри Лэмб относится к тому единственному проценту среди себе подобных, который отвечал всем требованиям, предъявляемым Системой. Так? И что же происходит? Сначала в клинике ему лечат… руку! Был бы это белый мальчик из средних слоев общества, уж они бы расстарались, тут тебе и рентген бы, и компьютерная томография, и ядерно-магнитный резонанс — все, что положено. Во-вторых, полиция и окружная прокуратура не принимают дела к расследованию. И это особенно возмущает мать пострадавшего. Машина сбила человека, известна часть номера и марка, а они хоть бы пальцем о палец ударили.

— Почему?

— На самом деле просто потому, что им в высшей степени наплевать. Подумаешь, сбило машиной какого-то мальчишку из Южного Бронкса. Но на словах они говорят, что нет свидетелей, кроме пострадавшего, а он при смерти и без сознания, так что материалов для возбуждения дела не имеется, даже разыщи они автомобиль и водителя. А представь себе, если бы это был твой сын. Показания от него получены, но их отказываются использовать на том основании, что формально это — информация с чужих слов.

У Фэллоу защемило сердце. Он не в силах представить себе, чтобы у него был сын. Тем более, чтобы он рос в муниципальной квартире Бронкса, который представляет собой некий район города Нью-Йорка, что в стране под названием Америка.

— Печальная история, — говорит он Вогелю. — Но я все-таки сомневаюсь, чтобы тут был материал для газеты.

— Для кого-то тут материал будет, Пит, и очень скоро, — возражает Вогель. — Жители Бронкса охвачены возмущением. С минуты на минуту должен произойти взрыв. Преподобный Бэкон организует демонстрацию протеста.

— И против чего же взрыв?

— Им надоело терпеть, как в Южном Бронксе ставят ни во что человеческую жизнь! И можешь мне поверить, когда Бэкон за что-нибудь берется, все происходит так, как он наметит. Ну да, он не Мартин Лютер Кинг и не епископ Туту. Нобелевскую премию он не получит. У него свои приемы, иногда они пристального рассмотрения не выдерживают. Но зато он делает дело. Он — то, что Хобсбаум называл «первобытный революционер». Хобсбаум ведь был англичанин, верно?

— Был и есть.

— Я так и думал. У него имеется теория насчет первобытных революционеров. Существуют такие прирожденные вожди угнетенных классов, властные структуры расценивающих действия как преступные — может быть, они даже искренне в этом убеждены, — но на самом деле эти люди просто революционеры. И Бэкон как раз такой человек. Я им восхищаюсь. И сочувствую угнетенным. Но даже если отвлечься от философского аспекта, я вижу здесь отличный материал для газеты.

Фэллоу закрыл глаза. Всплыла звериная харя, освещенная ресторанными огнями. Он ощутил ледяной холод. Поднял веки. Вогель смотрел на него и жизнерадостно улыбался, как добрая старая розовощекая бабушка. Дурацкая страна.