Костры миров (сборник)

Я усмехнулся: хорошее занятие – покупать штопор, который нельзя купить. Все при деле. Шоферы сходят с ума от скуки в лагере, им запрещено его покидать, а ты должен каждый день мотаться в Кош-Агач и вовсе необязательно возвращаться в лагерь в определенное время. Ведь рядом Ия.

Ия.

Она все знала! – эта мысль обожгла меня.

Она все знала, но ни взглядом, ни жестом не дала мне понять, кто я для них такой на самом деле. Может, и целовалась она со мной по заданию НУС или Козмина? Может, я для нее был всего лишь объектом эксперимента?

Алтайские загадки были теперь открыты.

Ясное солнце.

Ясная тишина.

Автомобильные фургоны, поставленные буквой Г.

Где-то неподалеку мальчишеский голос: «Тор! Тор, твою мать!».

Юренев высовывается из фургона:

– Хвощинский, гони его!

Я перехватываю неожиданного гостя за ручьем. Ему нельзя входить в расположение лагеря. Это совсем мальчонка, на ногах сапоги, на плечах расхристанная заплатанная телогрейка. Лошаденку свою он держит под уздцы, строжится: «Тор! Тор, твою мать!».

– Встретишь медведя, что сделаешь? – это любопытствует появившаяся у ручья Ия.

Она знает.

– Ну, побегу, однако.

– А если медведь не захочет, чтобы ты побежал? – Ну, все равно побегу.

И я знает.

Бабилон.

Я выкладывался перед медлительной алтайкой в лавке древностей: давай мы купим все, а возьмем только штопор! Давай мы сожжем лавочку и спишем все на стихийное бедствие. На какое? Да хоть на землетрясение, хоть на вулканическое извержение, а хочешь, на метеорит. Или выходи за меня замуж!

Алтайка медленно улыбалась.

Она не может продать штопор. У нее нет денег на сдачу.

А Ия знала.

С неловкостью, мучительной, как зубная боль, я вспоминал вечерние рассуждения о плазмоидах.

Аналоги НЛО… Изолированные вспышечные потоки солнечной плазмы… Некие космические экзотические формы с замкнутым и скрюченным магнитным полем, способные самостоятельно преодолевать чудовищные расстояния, разделяющие Солнце и Землю…

Как романтично!

Шелестел костер. Попискивал, возился в кустах веселый удод – полосатый, как матрос в тельняшке, хохлатый, как запорожец.

Вспышечные потоки… Замкнутые поля…

А вокруг степь, ночь в звездах. Холодные зарницы над Северо-Чуйским хребтом.

Вечность.

В фургонах мерцал синеватый свет – НУС работала. Она помогала Юреневу искать следы проявлений деятельности НУС.

Якобы.

А Ия знала.

Свет костра, поднебесная эйфория.

Плазмоид врывается в атмосферу Земли, как метеорит. Этакая магнитная бутылка, космический пузырь разрежения. Самая прочная часть плазмоида – носовая, говоря попросту, горлышко бутылки. Здесь магнитные силовые линии должны быть закручены так, чтобы обеспечить полное отражение зарядов плазмы. Вот деформация силовых линий там и начинается. Когда сжимание достигает критического уровня, магнитная бутыль схлопывается и происходит мгновенная рекомбинация водородной плазмы. Взрыв, затмевающий вспышкой солнце. Вот где, наверное, надо искать разгадку Тунгусского феномена. Не метеорит, а именно плазмоид.

Изящно.

«Когда нам не мешали…»

Ночь в звездах, ветер, настоянный на чабреце, молчание высоких небес, далекие вершины, покрытые снегом.

«Когда нам не мешали…»

Я хорошо помнил последнюю ночь в нашем алтайском лагере. Первым услышал ломящихся к нам сквозь кусты людей, кажется, Юренев. Да, он. Он же и первым вылез с фонарем из палатки.

– Хвощинский!

Я бежал вслед за ним, оскальзываясь на мокрой траве. Никогда еще посторонние не подходили так близко к нашему лагерю. Мы сперва услышали их, потом увидели – два алтайца, в сапогах, в неизменных телогрейках. Они вели за собой лошадей. Лошади испуганно шарахались от бьющего им в глаза света.

– Ну, помогай, – облегченно выдохнул пожилой алтаец, стаскивая с круглой головы шапку, заслоняясь ею от света. – Вот бабе надо рожать. Тухтур-бухтур! Помогай.

Второй для вящей убедительности хлопнул себя кнутом по голенищу.

– Нельзя сюда! – заорал Юренев. – Туда возвращайтесь! Туда!

Юренев задыхался.

– Почему нельзя? – удивился старший алтаец и почесал рукой редкую бороденку. – Почему возвращаться? Однако роженица у нас.

– Какая к черту роженица, с ума сошли! Нельзя сюда! – Юренев отталкивал, оттеснял алтайцев к дороге. – Туда идите! Там тракт.

Из темноты вынырнула полуодетая Ия.

– Баба, однако, – обрадовались алтайцы и потянулись к ней, волоча за собой упирающихся лошадей. – Ну, роженица у нас. Ну, совсем рожает. Дай машину, повезем роженицу в поселок.

– Нельзя! Нельзя! – отталкивал, оттеснял алтайцев Юренев, и тот, что был помоложе, рассердился:

– Помогай, однако. Машины нет, трактора нет, тухтур-бухтур, ничего нет. Как роженицу в больницу везти?

– Нет машины! – рычал, наступая на алтайцев, Юренев.

Он явно был не в себе, я смотрел на него с удивлением. Как это не дать машину роженице?

Но Юренев ревел:

– На тракт идите, на тракте много машин.

– Нельзя сюда, – подтверждала Ия. – Совсем нельзя. И нельзя на наших машинах возить людей.

– А «газик»? – подсказал я.

– Заткнись! – прошипел Юренев, зло отбрасывая меня к ручью. Я чуть не упал. – Заткнись! Тебя, дурака, не просят выступать.