Костры на башнях

После всего Амирхан поднялся с кровати, направился к столу, шлепая босыми ногами по полу. В трусах он показался ей более мосластым, долговязым, нежели в одежде. Она рассматривала его нескладную фигуру, чего не делала прежде, и злорадно усмехалась про себя — то была ее маленькая тайная радость. В полумраке комнаты нетронутое загаром тело его выглядело мертвецки-бледным. Он налил себе в стакан коньяку, поднес к губам, но пить воздержался — что-то его беспокоило.

— Я что думаю… нет полной уверенности, — заговорил он как бы сам с собой с заметным раздражением, — все ли выйдут? Не подведут? А то я знаю наших хитрых аксакалов. Наобещают золотые горы, а как до дела — исчезают, как легкая дымка поутру.

И выпил залпом.

— Налей немного и мне, — попросила она.

— Я же говорил тебе — коньяк стоящий. Там, на западе, напитки такие в цене. И женщины позволяют себе…

— Что я понимаю в напитках. Решила — так уж а быть! — Она безнадежно махнула рукой, чтобы подчеркнуть свое незавидное положение.

Амирхан налил ей небольшую рюмку, заодно и себе, а сам о чем-то настойчиво размышлял, глядя перед собой.

Саниат пила неторопливо, морщась, напиток обжигал горло. И вдруг отметила о удовлетворением: люди знают, что делают, когда пытаются с помощью таких вот напитков снять боль с души. Вот и ей стало легче. Опьянела, что ли? Жар в груди, лицо горит, в голове шумно, и уши точно наполнились водой. Потянуло ко сну. Она сползла со спинки кровати, на которую облокотилась до того, подтянула одеяло и небрежно набросила его на бедра.

Амирхан выпил залпом, морщась, поискал глазами на столе, чем бы закусить, отломил кусок сыра, закусил и тоже лег. Пристроился к ее теплому боку. Лежал спокойно, сосредоточенно смотрел в одну точку. Спать ему не хотелось, он думал о завтрашней встрече… Перебирал в памяти предыдущий полуночный разговор со стариками.

Все складывалось отнюдь не так, как предполагал Амирхан: он был уверен, что в такой ситуации, когда все отчетливей и отчетливей проясняется, что война закончится победой немцев, горцы поведут себя более благоразумно, не станут пугливо колебаться и раздумывать, чью сторону принять. Хизир, местный молла, маленький, щуплый старик, с острыми, хитрыми глазами, обещал собрать много горцев. Так и сказал ему, Амирхану: будет много наших людей. Но когда Амирхан пришел в его дом, увидел всего семь человек.

Он осмотрел собравшихся недовольным взглядом, коротко и сухо поздоровался.

— Где остальные? — резко спросил Амирхан хозяина дома.

— Подойти еще должны, — ответил Хизир услужливо.

— Ерунда какая-то получается. — Амирхан постучал по столу крепкими пальцами, как бы собираясь с мыслями. — И таким количеством вы хотите выйти навстречу? Что же о нас подумают? Захотят ли немцы иметь с нами дело? Сомневаюсь! И что вы за люди такие? Всю жизнь трусливо поджимаете хвосты. Не можете постоять за себя, за свой народ, за свою независимость. Не можете взяться как следует, дружно, вместе. Еще рывок, еще усилие, и весь Кавказ в руках немцев будет, — доказывал он притихшим, напуганно-присмиревшим горцам.

Старики продолжали молчать, и могло показаться, что никто из них еще ничего не решил.

— От нас что требуется? — спросил Амирхан доверительно, резко меняя тон. — Сущий пустяк. Боевые дружины мы не будем собирать. Нам лишь нужно быть тонкими дипломатами. Мы должны убедить наших благодетелей, что вы, старики горцы, представляющие силу на местах, авторитет, приветствуете их прибытие. Что одобряете их освободительный поход. И они в свою очередь передадут вам в руки полномочия. Создадим истинный совет старейшин.

От таких слов чуть-чуть ожили лица стариков, спало, очевидно, сковывающее их все это время напряжение.

— Вспомните, как отбирали у вас земли! — осмелел Амирхан, мигом сообразив, что теперь в самый раз взвинтить стариков. Он всегда считал, что главное — нужно взвинтить людей, довести их до такого состояния, когда они готовы броситься по первому зову в атаку. — Вспомните: у кого две коровы — кулак! Десять овец, свое небольшое пастбище — пропал! Тружеников, работающих от зари до зари, раскулачивали, выселяли, сажали в тюрьмы. За что? За что тебя, Хизир, преследовали? Только за то, что ты молла. А твоя, Хасан, голова… Неужто она побелела от счастливой жизни? В самый раз за все теперь рассчитаться.

— Да что тут много говорить. — Хизир сузил хитрые глаза и погладил белую редкую бородку. — У каждого из нас иск есть к бывшим властям.

— Все тут ты верно сказал, — согласился Хасан, сухопарый, долговязый старик. — Только вот что не могу взять в толк…

— Говори-говори, — поторапливал Амирхан, и взгляд его стал острее. — В нашем деле никаких недомолвок быть не должно.

— Вот и я говорю — не ясно, — мешкал Хасан, с трудом подступая к волновавшей его мысли. — Похоже, мы привечаем иноземцев. Они к нам с оружием, а мы к ним… на поклон?