Костры на берегах

То, соскочив с одной и в ожидании следующей дрезины, присядет над черепками вечно бодрый и вечно спешащий Данилов, сверкая всегдашней дружелюбной улыбкой; то — редкий гость! — хмурый и молчаливый, посидит в раздумье над раскопом Вячеслав Королев; то Виктор Новожилов остановится по пути домой перекинуться словами, посмотреть, что нашли; то — не менее редкий теперь гость — появится Володя Карцев, работающий на другой линии, которая связывает Купанское с Мшаровым. То несколько машинистов с мотовозов во время вынужденного перерыва — путь закрыт встречным составом — соберутся возле раскопа, и случайная, зацепившись с полуслова, с обмолвки, завяжется беседа, а то схлестнется и спор, потому что человек жаден на новое, но, прежде чем принять, приладить его к себе, не один раз перевернет, вывернет, рассматривая на свет новую телогрею, — ладно ли швы прострочены, нет ли прорех, не на живую ли нитку сметана, сядет ли так, чтобы и телу и душе удобно было?..

Следом за ними идут другие: туристы, нет-нет да появляющиеся на байдарках из-за поворотов Вексы, пешим строем двигающиеся по родному краю группы школьников, как эти из Копнина… Наконец, просто соседи, уезжающие и приезжающие, для которых наши раскопки стали делом привычным, а потому получившим не только смысл, но, как бы сказать, и «права гражданства» наряду с любой другой работой, за которую платят деньги, а стало быть, приносящей государственную пользу.

С каждым из таких гостей надо найти язык, понять, что его волнует, к чему он тянется, что хочет узнать, не всегда умея правильно выразить свои желания. Иногда поспорить, пошутить. Иногда пристыдить. И всегда рассказать.

Конечно же, в этом случае школьники — самые благодарные из всех. У них еще нет устоявшихся привычек, не сложился еще штампованный ритм мысли, и на окружающий мир они смотрят жадными, широко раскрытыми глазами, готовые весь его принять, понять, отдаться ему без оглядки. Каждый их шаг в этом мире приносит множество открытий. И разве не потрясением для них, проживших всего только двенадцать-пятнадцать лет на Земле, оказывается встреча с черепком, сделанным пять тысяч лет назад?

Бесплотное время, тикающее часовым механизмом, принимающее сколько-нибудь ощутимые очертания лишь в виде протяженности урока, от звонка до звонка, здесь обретает внезапно реальный вес, плотность, форму и положение.

Ребята смотрят, раскрыв рты, на тебя, как на волшебника, когда, рассказывая им, жестом фокусника извлекаешь из беспорядочной кучи два приглянувшихся тебе черепка и, прижимая их друг к другу, показываешь им как бы из ничего вдруг возникший сосуд — пусть даже не целый, но он уже наполовину извлечен из бесформенности, из небытия, и время, давно минувшее, вдруг возвращаясь, обретает форму… Память об этих минутах они сохранят на всю жизнь, и пусть никто из них не станет ни историком, ни археологом, но в глубине подсознания у них будет тлеть маленькая искорка, напоминающая, что каждый из них — не первый и не последний человек на земле и его жизнь точно так же принадлежит будущим поколениям, как поколениям уже прошедшим…

Во всяком случае, мне хочется верить, что вместе с подаренными им черепками ребята уносят после нашей встречи отблеск именно этой мысли… И ребята, и взрослые.

39

Вчера под конец рабочего дня появилось пополнение: приехал Слава, мой старый лаборант, и привез с собой приятеля.

Ребята соскочили с дрезины на станции и, волоча по отвалам рюкзаки, пришли прямо на раскоп. Славу я ждал, тем более что сегодня должны уехать Вадим с Толей, так что помощь человека, с которым я уже привык работать, просто необходима. У Славы скуластое лицо, голубые глаза с раскосинкой, белый вихор на голове, который он старательно приглаживает и причесывает, и московский говорок, в котором нет-нет да и проскользнет ярославское оканье. Родители его из здешних краев, да и сам он родился в Хмельниках возле Сомина озера.

Михаил, его приятель, совсем иной. Высокий, широкоплечий увалень с толстыми оттопыренными губами, мясистым носом и длинными, почти до плеч патлами. У него нагловатый вид подростка, привыкшего шлифовать московские тротуары. И хотя он пытается казаться «бывалым человеком», чувствуется, что все для него здесь внове…

Стрелка приближается к двум часам пополудни.

— Ну что ж… Пора!

Вадим проверяет рюкзак, застегивает клапан и выпрямляется.

— Ты, Леонидыч, свечи в моторе смени, обгорели они. Сегодня утром опять чихали.

— Да уж как-нибудь! Новгороду своему кланяйся. И нам пиши!

Наступает минута напряженной тишины. Молча, исполняя старинный обычай, сидим, думая каждый о своем и об общем, как то испокон веку положено на Руси: о дальней дороге, казенных домах, о тех, кто остается и кому уготована своя дорога, тоже дальняя и неведомая. И разом, разрушая все незримо созданное, как выход: «Пошли!»

— Счастливо!

— Счастливо!