В самом деле, стал бы Роман плести корзины на продажу, если бы жил на необитаемом острове? Зачем? Но вот огород разводить бы стал и вкладывал бы себя в него так же, как сейчас, потому что в этой работе для него важен не только экономический результат, но еще и возможность самоутверждения. А Корин? С его фантастическими уловами? Из восьми пудов уклеи — точно знаю! — он себе вряд ли десяток килограммов оставил: закоптил для детей и внуков, ну и немного на рынок. А остальное все тут же разошлось — по соседям, в столовую поселка, в детский сад, в больницу… Нет, не задаром, но конечный результат опять получается не столько денежный, сколько человеческий, общественный…
С северо-запада, со стороны Сомина озера, всплывает грозовое облако — высокое, клубящееся, ослепительно белое на черной тяжелой подошве. Теперь грозы нас не забивают. День начинается жарой, к обеду он наливается духотой, и не успеешь оглянуться, как очередная гроза наваливается на тебя из-за леса в стрелах молний и кипящем, клокочущем ливне. Вот и это облако; клубится, растет ввысь, вспучивается грибом, и надо давать команду, чтобы скорей заворачивали находки и подчищали раскоп.
Павел вернулся из больницы. Он ходит еще более тихий, чем обычно, весь перебинтованный, бледный, худой и смотрит на мир одним свободным глазом. Выйдет, посидит на бережку, выкурит папиросу и уходит опять домой — лежать.
После работы пропадаем на реке. Слава привез мои ласты и маску, вода уже согрелась, и мы поочередно исследуем подводный мир Вексы.
Первый раз я спустился под воду здесь же. Я не увидел экзотических рыб, каких бы то ни было фантастических красок, зловещих черных мурен, электрических скатов и гипнотизирующих барракуд. Но это был новый мир, ранее недоступное пространство, которое теперь я мог открывать и осваивать. Он позволял передвигаться не в двух только, но в трех измерениях, и ограничен я был лишь запасом воздуха, который могли удержать легкие.
С тех пор обычная рыбалка отступила на второй план.
Не в том дело, что я охотился под водой. Держась руками за корень или затопленную корягу, можно было до озноба наблюдать за повседневной суетней рыбешек в водорослях, узнавать их повадки, отмечать распорядок дня, следить за их поисками пищи. Обо всем этом раньше я ничего не знал.
У каждой большой рыбы, например, была своя охотничья территория, свое «жизненное пространство», на которое не следовало заплывать другим, свои стада малявок, свой дом — коряга или куст водорослей. Плотва ходила небольшими стайками, толклась, пощипывая съестное, под нависающими торфяными берегами, шныряла в зарослях под песчаным дном. Окунь оказывался большим домоседом: спускаясь под воду, почти всегда его можно было встретить возле одного и того же куста водорослей. Проплывая мимо, можно было видеть, как он медленно и с достоинством прячется от тебя за такой куст, следит за твоими движениями и при этом воинственно растопыривает плавники: попробуй-ка сунься!
Самые крупные окуни не давали себя разглядывать и, мелькнув, исчезали в зарослях.
Плавая один, я полагал, что окуни просто уходят в сторону, с дороги. Оказалось, что это совсем не так. Разобраться помог мне Юрий, мой московский приятель, тоже любитель подводного плавания в Вексе.
Как правило, мы плавали рядом, плечо к плечу, но однажды, прочесывая яму перед домом, где всегда было много язей, я вырвался вперед. Юрий немного отстал и шел за мной следом. На выходе из ямы начинались заросли водорослей, в которых время от времени передо мной мелькал огромный окунь, категорически отказавшийся быть пойманным или подстреленным, — ни на червя, ни на блесну он не поддавался, а подстрелить его я не успевал. Так было и в тот раз. Мелькнув на мгновение передо мной, окунь скрылся в зеленой чаще. Зная, что искать его бесполезно, поскольку он всегда бесследно исчезал, я плыл вперед и остановился, только услышав обращенные ко мне крики приятеля. Оказывается, избежав встречи со мной, окунь зашел сзади, пристроился в кильватер и плыл чуть ли не под моими ластами, наверное, любопытствуя: что надо в реке такой огромной рыбе?
И сколько бы мы этот опыт ни повторяли, окунь всегда оказывался нашим конвоиром!
А вот у корзохи, как здесь называют подлещика, характер совсем иной.
Это рыба большая, глупая, с большими, словно бы удивленными глазами. Она ходит у дна в высокой и редкой траве; завидев плывущего охотника, дергается, мечется из стороны в сторону, потом делает полукруг и встает против течения прямо под пловцом. Здесь она замирает, уверенная в собственной безопасности. Тут ее и надо стрелять: сверху вниз — самый выгодный и точный выстрел.
Но у нас нет подводного ружья. Я понадеялся на Славу, тот оставил его в Москве, и теперь вся надежда на Юрия, которого я жду через неделю. А пока ребята осваивают подводное снаряжение и учатся нырять бесшумно, не взбивая ластами воду и не распугивая рыб.
Маленький каменный цилиндрик зеленоватого оливина. Не зная, на него и внимания не обратишь, а для меня он — поди же ты! — сейчас самая важная находка.