Костры на сопках

Нередко Сергей замечал людей, которые по пути в Петропавловск останавливались у избушки Гордеева. Были среди них бородатые старики и безусые парни. Случалось, что люди коротали ночь у избушки, жгли костры и вели неторопливые беседы. Сергей тоже не спал в такие ночи. Прильнув к двери сарайчика, он жадно слушал разговоры ополченцев.

В один из таких вечеров Сергей не выдержал, осторожно подошел к костру. На него вначале никто не обратил внимания, сочтя, верно, за местного жителя.

— Откуда ты, парень? — вскользь глянул на Сергея рыжеватый тощий мужичонка. — Что-то я тебя раньше не встречал.

— Издалека я, — неопределенно ответил Сергей. — Недавно приехал.

Раздвигая тяжелую, мокрую от росы траву, к костру подошла группа рыбаков и охотников.

— Дозвольте обсушиться, братцы, — попросил один из них, усатый, с ружьем за плечами. — Еще далече до Петропавловска?

Ополченцы расступились, пропустили пришедших к костру.

— Издалека шагаете, служивые?

— С Чесноковой заимки.

— Это где же такое?

— Считай, верст семьдесят отсюда, — сказал усатый. — За Верхне-Камчатским острогом.

— Эх, откуда принесло! — оживленно проговорил тощий мужичонка. — Похоже, и дальние тронулись. Со всех сторон люди поспешают. Недаром сказывают: охота пуще неволи.

«Какие люди! — думал Сергей про ополченцев. — Какая сила духа, какая изумительная способность отрешиться от личных горестей, коль скоро надвинулась, опасность для родины! И такой народ должен носить ярмо крепостного права, влачить жалкое существование, быть забитым и загнанным! Какая бессмысленность, какая несправедливость!»

Сергею Оболенскому до каторги мало приходилось встречаться с простыми людьми. Представления его о народе были весьма туманны, неопределенны. Только в ссылке он впервые встретился с людьми простого звания — с крестьянами, городскими ремесленниками, дворовыми людьми. Душевная чистота, простодушие, умение сохранить человеческое достоинство в тяжелых условиях каторжной жизни пробудили в сердце Оболенского чувство большой привязанности к народу, укрепили в нем готовность итти на все тяжкие испытания ради народного блага.

Теперь он увидел новые черты в характере русского человека: безграничную отвагу, душевную стойкость и такую огромную любовь к родному краю, что она как бы помогала простым людям забыть и бедность, и обиды, и всю приниженность своего существования.

Однажды под вечер у избушки остановились отдохнуть матроска Чайкина с сыном. Они несли на палке тяжелую корзину, наполненную корнями сараны, которые русское население, по примеру камчадалов, охотно употребляло в пищу. Корни этой травы собирали в свои норы особой породы мыши, и людям приходилось только разыскивать кладовые мышей и забирать их запасы.

— Запасаешься, Настенька? — спросил матроску Гордеев. — Наготовили тебе мыши провизии?

— Надобно, Силыч, запасаться, теперь только и время. А там начнется побоище, и в тайгу не соберешься. Народ говорит, скоро война будет.

— А ты что, воевать собираешься? — засмеялся Гордеев.

— Не смейся! — нахмурилась Настя. — Кто его знает, как дело обернется. Может, и мы, матросские жинки, сгодимся.

— Ты не обижайся, — сконфузился Гордеев, — это я к слову сказал. — Он обернулся к сыну матроски, Ване: — И ты, хлопец, воевать будешь?

— Буду, — серьезно ответил Ваня. — К пушкарям пойду.

Настя бросила сердитый взгляд на сына:

— Совсем от рук отбился, пострел! Днюет и ночует на батарее, еле за корнями узвала.

— Ты кем же там, Ваня? За бомбардира, что ли? — не унимался Гордеев.

— Делов хватает, — важно ответил мальчик. — Вчера с солдатами пушки с «Двины» на берег переправляли. Ух, и тяжелые!

— Видали? — пожаловалась Настя. — Целый день с солдатами! Вот отец вернется из плавания, он из него эту блажь вышибет.

— Не вышибет! — убежденно ответил Ваня. — Батя, он понятливый.

Когда сын отошел в сторону, Настя призналась Гордееву, что чует ее сердце беду:

— Несдобровать, видно, «Авроре». Перехватят ее чужие корабли, да и пустят ко дну. Не видать мне своего Василия!

Матроска неожиданно всхлипнула и уткнулась в рукав.

— Ну что ты, Настюшка! — смутился Силыч. — «Аврора» — судно доброе, авось отобьется… И Василий твой жив-здоров вернется. Все хорошо будет!

— Ну, спасибо тебе, Силыч, на добром слове. — Настя вытерла глаза. — Как приедет муженек, в гости к нам милости прошу.

— Беспременно буду! — улыбнулся старик. Матроска позвала сына, и они, подняв корзину, направились к Петропавловску.

Глава 12

Чуть свет, когда Сергей и старик Гордеев еще спали, Маша, захватив старое кремневое ружье, отправилась пострелять рябчиков или фазанов.

Тайга просыпалась. Первый утренний ветерок пробежал по, верхушкам высоких ольх, шевельнул зеленую одежду берез, и тайга наполнилась сдержанным ропотом. Громко и несогласно защебетали птицы.

По сизой от росы траве Маша вышла к светлой березовой роще. Оттуда потянуло живительной свежестью, сладко запахло травами. Дважды у Маши из-под ног с треском вспархивали фазаны, но так стремительно исчезали в березнике, что девушка не успевала вскинуть ружье.