Костры ночных Карпат

Никогда ещё Быстрый так не ходил через границу, как на этот раз. Обычно выбирал он звериные тропы и каменистые завалы, двигался украдкой, скрытым шагом. Теперь, казалось, все решало время. Он уже не заделывал на влажной земле следы, не обращал внимания на кустарники, сквозь которые продирался вверх. Нетерпение подхлёстывало его: оторванный от группы, он решился и с больной ногой доставить на ту сторону свои разведданные.

Майор Гусев крепко пожал ему руку, попросил сесть и передохнуть. Но Быстрый торопился рассказать о своих наблюдениях.

— Строят, значит, так…— И он подробно объяснил, что делают в ущелье. Потом сообщил, что в их село прибыл пограничный егерский отряд — полк «гатарвадас». Назвал вооружение, обрисовал форму. Под конец добавил: — А те, что строят, — с синими петлицами. Их теперь полно…

По мере того, как связной рассказывал, лицо майора становилось жёстче, уголки губ как-то опустились.

«Регулярных пограничных войск у хортистов нет, — раздумывал он. — Раз появились „егери“— значит, в горах готовится что-то очень важное, и границу решено прикрыть наглухо…»

Взглянул в глаза связному:

— Благодарю, товарищ Быстрый. Не говорю тебе остаться — там ты нужнее, понимаешь. Но пока что нашу непосредственную связь придётся оборвать. Будешь нужен — сообщим.

Это был последний переход Василия Яцко через перевал…

Прошло два дня. Вечером, как обычно, лесник сидел за столом корчмы, прислушиваясь, о чём беседуют гонведы. В помещении было очень душно. То и дело на дверях гремел колокольчик — заходили новые посетители. Вошли и жандармы.

— Может, паны присядут? — предложил Василь. Один из жандармов смущённо оглянулся:

— Сейчас некогда. Выйдем, разговор есть.

Яцко, чувствуя неладное, переступил порог. На улице стояли у машины ещё два жандарма и человек в штатском. «Неужели напали на след?»— пронизала мысль. Жандармы, ступавшие сзади, схватили его за руки, накинули наручники. Яцко усадили в машину и увезли из села в Воловое (теперь Межгорье).

* * *

— Будет исполнено! — подполковник ужгородского отдела «Кемельхарито осталь» Антал Пинеи стоял навытяжку даже перед телефонным аппаратом: из Будапешта звонил барон Томаи.

— Есть повторить! Немедленная обработка в Хусте, затем сразу же, без перерыва — в Ужгороде. Да, да, ваше высочество, у нас все становятся разговорчивыми…

Первым попал в руки палачей Грицюк. Его начали бить ещё в горах, не прекращая истязаний до самого Хуста.

К утру лицо артиста стало черным, спина превратилась в кровавый синяк. Опухшие пальцы кровоточили, ныло все тело. Ни по своей чувствительной артистической натуре, ни по степени участия в деле Грицюк внутренне не был подготовлен к таким испытаниям. Как многие закарпатские интеллигенты, он не мог смириться с жестоким режимом и всеми помыслами был устремлён к стране Советов, видел себя там на театральной сцене. Он с радостью согласился выполнить просьбу Рущака, не подозревая о важности этого поручения, так как не знал о работе группы. А палачи не верили: тщательно исследуя одежду арестованного, обнаружили в подкладке пиджака текст донесения; изъяли и пакет с настенной картой края, схемой посадочной площадки…

…Ледяная вода обожгла лицо. Грицюк открыл глаза, сразу же дюжие тюремщики схватили под мышки — посадили перед следователем.

— Значит, просто хотел эмигрировать? — саркастически улыбнулся тот.

Грицюк утвердительно кивнул головой.

— А это было пропуском? — и следователь прочёл вслух записку: «Охотник тяжело болен. Ингбер в Ясинях в концлагере. Гостей готовы принять в следующий вторник. Явор». Кто такие Охотник и Явор? Что знаешь об Ингбере? Говори!

Грицюк молчал.

— А это для ваших гостей приготовлено? — продолжил офицер, развернув карту-схему, на которую было нанесено место посадочной площадки вблизи Буштины.

Заметив в глазах Грицюка смятение, следователь сыпал вопрос за вопросом. Он знал, что имеет дело с новичком. За двое суток его агентура собрала все сведения о задержанном, включая фамилии тех, с кем артист встречался в последнее время.

— Кто такой Ингбер? Где находится Охотник? Не знаешь? А вот…

Следователь отлично владел всеми провокационными методами допроса. Называя несколько фамилий, он внимательно следил прищуренным глазом за выражением лица своей жертвы. Назвал Рущака — и уловил во взгляде Грицюка отчаяние.

— Боишься признаться? Твой Рущак уже всех выдал. Да, да. Мы знаем все. Твоё дело — только подтвердить, сознаться. А будешь отпираться — расстреляем!

Грицюк, конечно, не мог знать, что Рущак, взятый жандармами по подлому доносу Ясинки, упорно молчал. Не знал, что следователь просто его провоцирует…

Арестовав утром Рущака, днём установили, кто у него бывал. А к вечеру в Буштине на чердаке отцовского дома нашли Микульца. Его все ещё трясла лихорадка. Выволокли в одном бельё на улицу, потащили через весь посёлок — для устрашения сельчан. Вскоре был арестован и агент фирмы «Галамбош»: в последнее время Рущак приезжал к нему в Мараморош-Сигет. Проверив все поездки Рущака и Канюка, следователи «вышли» на Томаша и Яцко…