Костры ночных Карпат

— Горячий ты хлопец, об этом знают все, готов — видать по твоему альбому — теми карикатурами все фашистские казармы облепить, но осмотрительность, рассудок в подпольной работе сейчас — самое главное. Попадёшь за решётку — мы лишимся правой руки, понял?

Молнар поднялся, пружинисто прошёлся по комнате — высокий и гибкий:

— Я своё дело знаю, но совет запомню, будь спокоен.

— Ну, тогда все. За дело!

…Для пущей уверенности Канюк сходил на вокзал: прохаживаясь по перрону, скучающе поглядывал на девушек, торчал у газетной витрины. Адвоката провожал его секретарь — строгий, затянутый в чёрную тройку.

Он-то и был нужен для задуманного дела. Когда поезд отошёл, Канюк шагнул к секретарю, взял его под руку:

— Добрый день, Енев…

— А, это ты? — вздрогнул секретарь. — Так скоро?

— Чего нам ожидать — начальство ведь отбыло, не так ли? А моё дело срочное, я говорил — душа горит…

И потянул спутника в «Корону». Вышли из ресторана часа через два. С секретаря уже слетела напускная чопорность, лицо раскраснелось, теперь он сам брал Канюка под руку, безудержно икая:

— Значит, решил …ик! — над своим соперником… слегка подшутить? И правильно, нечего перебегать дорогу. Подумаешь, если у отца лесопилка… ик! — значит, ты любую можешь к себе в постель затянуть?

— Не любую, а мою! Мою первую любовь! Такое коварство! — застонал Канюк.

И в который раз начал излагать историю своей «несчастной любви», вычитанной, кстати, в старом календаре за 1930 год, о том, как он хочет с помощью письма «насолить и ей, и ему».

Поил Канюк знакомого уже не первый раз, и тот в конце концов согласился посодействовать. Сейчас важно было доиграть все до конца, и Канюк добился своей цели: секретарь впустил его в контору, показал на машинку, а сам развалился в широком кресле шефа и вытянул ноги:

— Давай постучи… я устал, я отдохну. И захрапел, склонив голову набок.

Канюк достал из своего портфеля припасённую восковку, заложил в машинку… Достал текст листовки…

На следующий день, встретившись с секретарём в буфете, посоветовал:

— Ты вот что… дай машинку в ремонт. Или знакомый мастер зайдёт, поковыряется.

— Это ещё зачем? — насторожился Енев.

— Понимаешь… Если этот тип наймёт сыщиков — начнёт выяснять, где напечатано письмо, могут получиться неприятности. Я же там, в письме… Словом, не удержался, напечатал всякие слова и про сынка, и про его отца…

— Какие слова?

— Нехорошие. Повторять их, что ли? Пришлось угощать секретаря снова.

Восковка с текстом оказалась на квартире Фаркаша. Там отпечатали листовки на стареньком стеклографе. Потом они проделали свой дальнейший путь…

Законы подполья неумолимо строги. И Канюк, получивший для печати текст коммунистических листовок, конечно, не ведал, что их редактировал профессиональный революционер Федор Ингбер — тот самый, который проводил заседание подпольного райкома на квартире Гички. Ну, а Рущак, наверное, был бы удивлён, узнав, что Фанди Полак — дочь хозяина небольшого дома для приезжих в посёлке Тересве, у которой он по просьбе Гички получил несколько коробок папиросных гильз, была уже опытной подпольщицей, а дом Полаков — явочной квартирой: здесь в своё время часто останавливались и Олекса Борканюк, и Иван Ваш, и другие вожаки коммунистов края; Рущак не знал, что, верные своему интернациональному долгу, именно через квартиру Полаков закарпатские коммунисты организовали переправку товарищей по борьбе из Румынии и Венгрии в Советский Союз…

Готовые листовки люди Даскаловича скатывали в тоненькие трубочки и в папиросных гильзах вкладывали в сумки лесорубов и в сундучки железнодорожников, рассылали по почте, всовывая в бандероли со служебными бумагами. Их находили в Хусте, Тячеве, Тересве.

…А вскоре в хату Рущака Гичка принёс несколько плакатов, нарисованных Юрком Молнаром.

— Расклеить бы их в Хусте, — посмотрел на Миколу. — Да так, чтобы фашисты почувствовали: пас много, очень много, мы — народ… Дело, конечно, сложное, не буду скрывать.

— А чего ты на меня поглядываешь? — затеребил волосы Канюк. — Не решаешься спросить — не страшно ли мне? Не храбрюсь, но раз уже взялся я за это дело, считай — как отрезал.

— Да, но ты подумал, что это и есть главный бой с фашизмом. А мы сейчас только готовим себя к этому бою, он — все ещё впереди, — невозмутимо сказал Гичка. — Теперь слушайте…

Плотницким карандашом Юрко начертил прямо на столе схему хустских улиц. Затем тщательно все стёр.

— Поняли, — кивнул Рущак. — Так мы за ночь весь город обклеим, да ещё друг друга подстраховать сможем.

— Тут, чтобы минута в минуту всё было… — Юрко что-то подумал, а потом добавил:— Да, проверять время сможем по поездам.

— Действительно, — подхватил Канюк. — Паровозный гудок в любом уголке слышен…