Костры партизанские. Книга 1

Об этом не хотелось думать, но мыслям не прикажешь. А тут еще и фронт непрерывно грохочет, к нему на полном газу несутся верткие истребители, к нему журавлиными косяками плывут тяжелые бомбардировщики. В заунывном вое многих моторов слышится одно слово, будто они выговаривают его: «Везу… Везу… Везу…»

А жить каждому хочется.

У Каргина даже мелькнула мыслишка, что, пожалуй, лучше выждать момент, что поспешность в таких делах излишня.

Все пятеро волновались. Об этом красноречивее слов говорила непрерывная зевота Григория: Павел стал бледнее обычного и смотрел только себе под ноги. А вот Юрка не знал, куда ему деть себя, и очень обрадовался, когда Петрович в третий раз за день принялся протирать свой автомат.

Когда начало темнеть, Петрович обвел всех глазами (они у него, оказывается, голубые и очень чистые) и сказал:

— Меня вы сами командиром выбрали, но раньше я своей воли не навязывал, а сейчас слушай приказ… Оружие привести в полную боевую готовность, интервал держать в пределах видимости. И еще — никаких разговоров. — Теперь Петрович в упор смотрел на Григория.

— Дурак он, что ли? — вступился за товарища Юрка.

— Головным — я, замыкающим — Каргии… Кому страшно, кто отколоться от нас желает — прямо говори, силком удерживать не будем. Случится такое позднее — считаю дезертирством. Со всеми вытекающими последствиями. Понял, Каргин?

На густой черноте неба — багровые всполохи пожаров. Они то ослабевают, теряя силу, то яркой кровью вновь расплываются по небу. Справа и слева басовито ухают пушки. Некоторые снаряды, злобно урча, проносятся над лесом.

Артиллерийские залпы всю ночь указывали дорогу. Над землей, в низинах, уже начали скапливаться белесые пятна тумана, когда неожиданно вышли к речке.

— Опять Припять! — прошептал Григорий и тихонько выругался.

— Рядом буду, — успокоил Каргин, вглядываясь в темноту, которая затопила реку и тот берег.

— Ждите моего сигнала, — приказал Петрович и, хватаясь за ветки кустов, нависшие над черной водой, спустился с небольшого обрыва.

Еще видели, как он вошел в реку; у самого берега ему было по пояс…

Вот уже одна голова торчит…

Ничего не видно. И не слышно…

— Стой, кто идет? — рявкнул тот берег, и тотчас — звонкий выстрел винтовки.

Что-то тяжелое упало в реку.

На том берегу послышались треск сучьев, людские голоса.

— Вот отсюда он вылезал, тут я его и срезал, — торжествует кто-то.

— Сволочи! Петровича убили! — кричит Григорий.

На том берегу выжидательная тишина. Потом оклик:

— Эй, кто там?

— Не стреляй, один иду, — отвечает Каргин и, не таясь, входит в реку. Он не замечает, холодная вода или нет. Сейчас он не способен на это. Сейчас в его душе такое творится, что разобраться в этом — свыше сил человеческих. Ведь две недели Каргин с товарищами бродили по вражеским тылам! И все это только для того, чтобы настала вот эта минута, когда русский голос окликнет тебя: «Стой, кто идет?»

И вот — наконец-то! — в тревожной ночной тишине прозвучал этот желанный оклик. Кажется, сбылась мечта! Но тут же оборвалась жизнь Петровича.

Только ступил Каргин на берег, как сильные руки вырвали у него оружие, в спину уперся холодный штык и над ухом, предостерегая, кто-то сказал:

— Не балуй!

Быстрый и неумелый обыск. Потом тот, который здесь был за старшего, спросил:

— Много там еще?

— Трое.

— Скажи, что могут переправляться.

— Григорий плавать не умеет.

— Передавай приказание!

И он крикнул. Потом слышал, как товарищи переговаривались, а о чем — не разобрал.

Наконец бесстрастный голос Павла:

— Плывем, встречайте.

Каргина к реке не пустили. Около него оставили двух человек, а остальные изготовились к стрельбе с кромки берега. Правда, кто-то вошел в реку. Возможно, чтобы подсобить Григорию.

Товарищей тоже разоружили. И сразу же сомкнулось кольцо конвоиров.

— Шагом марш!

— А Петрович? Его достать, похоронить надо, — заволновался Григорий.

— Не твоя забота!

И тут Юрка зло оттолкнул ближайшего конвоира и зашипел, еле сдерживая злобу:

— Ты что, гад, мне штыком ребра щекочешь? Ты фашиста так, а я свой!

— Это еще проверить надо! — так же злобно ответил конвоир.

Прямо в сердце ударила догадка: не верят, ни единому слову не верят. Никому из них не верят!

Один из конвоиров, видимо, разгадал их невеселые мысли и успокаивающе бросил:

— Ничего, там разберутся.

4

Иван Каргин час назад впервые вошел в эту горницу-кухню, но и русская печь, и широкая скамья в одну толстенную плаху, вытянувшаяся вдоль стены, и простой обеденный стол, за которым еще недавно восседала большая и работящая крестьянская семья, а теперь хозяином расположился майор, — все это ему знакомо: товарищи уже побывали на допросе и точно обрисовали обстановку и даже самого майора, донимавшего их, как им казалось, ехидными и излишними вопросами.