Косвенные улики

Был один вечер в неделю, когда Нина возвращалась домой одна из танцевальной студии. Так уж получалось, что по средам и у Грини были тренировки. Сухой встретил ее случайно. Он не готовился к этой встрече и чуть было не прошел мимо, но все-таки признал, разглядел на другой стороне улицы. Он сгреб своих спутников, притянул к себе и зашептал скороговоркой:

— Вот видите в зеленом пальто с белым воротником? Быстро. Но чтобы пальцем не трогать. Только тихо, очень тихо и пострашнее. Зачем? Кто спросил зачем? Значит, никто… Тогда быстро и не выпускать, пока я не подойду. Если кому по салазкам ненароком заеду — с меня бутылка, в порядке компенсации. Что это такое? Выпьешь — узнаешь.

— …Я их не запомнила. Знаешь, ничего не видела со страху. А того, который их расшвырял, запомнила, — рассказывала Нина, — он меня до самого дома проводил. И вовсе не приставал, он даже под руку меня не взял, а шел в стороне. Да ты его, наверно, знаешь. Мы с тобой его видели. Я тебе его обязательно покажу.

Потом она его показала. Гриня подошел к Сухому. Нина сперва стояла в стороне, потом подошла и протянула руку вверх ладошкой.

— Вы меня, наверное, не помните? На той неделе ко мне пристали двое, а вы вступились.

Сухой пожал плечами, дескать, какие пустяки, был рад помочь, а потом с размаху, широко шлепнул Гриню по его огромной спине.

— Ладно. Мы все должны помогать друг другу… — И ушел.

Потом Гриня встретил его один. Поздоровались как приятели, разговорились. Пошли рядом и незаметно пришли к дому Суханова.

— Почему тебя зовут Сухой?

— А ты откуда знаешь?

— Слышал…

— По фамилии кликуха прилипла. Фамилия моя Суханов. А ребятишки зовут Сухой. А я и впрямь Сухой. Я никогда не пьянею. Да и не очень люблю. Ребятишки, — он произносил это слово с отеческой интонацией, — приносят, а я так, рюмочку, две… Все равно без толку…

— А те двое здоровые были?

— Гриня, оставь эти заботы. Они свое уже получили.

— Хотел бы я на них посмотреть.

— Это были «железнодорожные»… Мелочь пузатая. Они сперва меня не узнали… Потом, когда схлопотали по разу, у них глаза открылись. Один даже запищал со страху как заяц.

— Тебя знают…

— Не в этом дело. Если к тебе кто пригребется у нас, или еще где, скажи, что мой друг.

— Да я и сам могу поговорить с кем угодно…

— Гриня, — сказал Сухой ласково, — против лома нет приема.

Нет, они не стали друзьями. Гриня просто стал бывать у Сухого. Разумеется, без Нины. Там собиралась мужская компания.

И вот теперь, сидя в коридоре суда, Гриня думал, что тогда все и началось, хотя началось все значительно раньше, началось со слова, засевшего в дремучей голове Сухого.

Зачем он ему был нужен? Ни за что на свете Сухой не ответил бы на этот вопрос. Может быть, и потому, что не знал, как ответить. Он ему мешал, вот такой, высокий, здоровый, тренированный, независимый, проходящий мимо и незамечающий. Ему мешали восхищенные взгляды детворы. Ему было тошно молча сторониться и уступать этому молокососу дорогу. У него каждый раз зубы ныли от тоски, когда приходилось это делать. Ему нужно было, чтобы Гриня сам, первым, здоровался с ним, сидел с ним за столом и так же, как все, слушал его и молча кивал, ему нужно было изредка подмигнуть Грине с таким видом, будто только они двое могут понять друг друга. А сам Гриня ему был не нужен.

Сухой знал, что Гриня, несмотря на свой рост и могучее телосложение, еще мальчишка. Он знал, что редкий парень устоит перед соблазном почувствовать себя старше и бывалее, он знал, что для этого нужно Гриню завести в дом, в его, сухановский, дом и оставить. В общем, он и сам останется.

А у Грини была возможность выскользнуть. Но для этого ему нужно было вовремя спохватиться… Но разве можно вовремя спохватиться в семнадцать лет?

Первой заметила Нина.

— С тобой что-то происходит, — сказала она.

— Ерунда, — ответил он, — просто я тебе не нужен.

— Я тебя не понимаю…

— Был бы нужен, ты вела бы себя по-другому.

— Я тебя не понимаю…

— Чего тут понимать?! Мне надоели наши детсадовские отношения.

— Ах, вот ты о чем? — И замолчала на весь вечер. Они сидели у нее дома. А позже, когда уже надо было уходить, он схватил ее. Наверное, хотел обнять, но получилось так, что схватил. Она не испугалась, она удивилась. У него не хватило решимости ее удержать, и она заперлась в ванной. Когда смолкло шипение и плеск воды, заглушающие ее плач, он услышал только одно слово: «Уходи». Он ушел злой. У Сухого в тот вечер веселились. Там Гриня был нужен, там его всегда ждали, там все эти проблемы не существовали. «Гриня! Посмотри на себя! Любая герла за тобой босиком побежит и не простудится».