Кот и полицейский. Избранное

– Значит, меня и вправду отпустят домой? Я хочу сказать, не захотят ли меня, например, оставить как заложника?

– Что мы, немцы, что ли, чтобы заложников оставлять? Самое большее, отберут у вас башмаки – вот и весь залог. Потому что все мы разутые ходим.

В ответ безоружный принялся ворчать, будто и в самом деле опасался только за сохранность своих башмаков. Но в глубине души он ликовал: ведь каждая подробность, касающаяся того, что ожидало его впереди, хорошего или плохого, возвращала ему уверенность.

– Слушайте, – проговорил, наконец, вооруженный, – раз уж вы так о них печетесь, о своих башмаках, сделаем вот что: вы сейчас наденете мои башмаки и в них появитесь в штабе, ведь мои-то совсем развалились и на них никто не позарится. А я надену ваши. А когда мы пойдем обратно, я вам их отдам.

Теперь ребенок и тот бы понял, что это за история с башмаками. Просто вооруженному понравились его башмаки. Ну что же, безоружный отдаст ему все, что тот пожелает. Он не дурак и будет только рад, если удастся так дешево отделаться. "Я великий камарад, – скажет он фельдфебелю. – Я отдать им свои башмаки, а они меня отпускать!" И, может быть, фельдфебель подарит ему пару таких сапог, в каких ходят немецкие солдаты.

– Значит, вы никого у себя не держите – ни заложников, ни пленных? И секретаря и остальных тоже, значит, не задерживали?

– Секретарь выдал троих наших товарищей, братья с мельницы участвовали в облавах, а учительница спала с немцами.

Безоружный остановился.

– Но вы же не думаете, что я тоже доносчик? И не завели же вы меня сюда, чтобы убить? – проговорил безоружный, останавливаясь, и зубы его слегка приоткрылись, словно в улыбке.

– Если бы мы считали вас доносчиком, – ответил вооруженный, – то я бы не ждал столько времени, чтобы сделать вот так, – и он щелкнул предохранителем, – и вот так, – закончил он, наставив винтовку ему в спину и сделав вид, что готов выстрелить.

"А ведь не стреляет", – подумал доносчик.

Однако тот, что был вооружен, не опускал оружия, а все сильнее и сильнее давил на спусковой крючок.

"Залпами, залпами огонь", – успел подумать осведомитель. И когда он почувствовал, что в спину ему словно ударили огненным кулаком, в его мозгу промелькнула еще одна мысль: "Он думает, что убил меня, а я жив".

Он упал ничком, и последнее, что ему удалось увидеть, были ноги в его башмаках, которые перешагнули через него.

В лесной чащобе остался труп со ртом, набитым хвоей. Через два часа он был уже весь черный от муравьев.

Последним прилетает ворон.

Перевод Г. Брейтбурда

Легкой рябью, словно сеткой, подернуло воду у берегов, а посредине речка быстрая, прозрачная. Молнией сверкнет спинка форели, и тотчас же рыба зигзагом уходит поглубже; будто серебряным крылом кто-то прорезал водную гладь.

– Да здесь полно форели! – сказал партизан.

– Если бросить гранату, все всплывут брюхом кверху, – ответил ему другой и, сняв гранату с пояса, принялся отвинчивать кольцо.

Стоявший в сторонке парень – местный горец – совсем молодой, с лицом круглым, как яблоко, вышел вперед.

– Дай-ка, – сказал он и взял винтовку у одного из них.

– Тебе чего? – рассердился партизан и хотел было отнять у него свое оружие.

Но парень стал наводить винтовку на воду, словно отыскивая цель.

– Выстрелишь в воду, только рыбу вспугнешь, – начал было партизан, но не успел закончить.

Мелькнула форель, и парень настиг ее своим выстрелом, словно ждал, что она появится именно в этом месте. Рыба всплыла белым брюшком кверху.

– Ну и ну! – покачали головами партизаны.

Парень снова зарядил винтовку. Воздух был прозрачен и чист: можно было разглядеть иглы сосен на другом берегу, каждую складку на водной поверхности. Вот появилась рябь: опять форель! Выстрел – и всплыла мертвая рыба. Партизаны поглядывали то на рыбу, то на стрелка. Да, этот умеет стрелять!

А парень водил дулом ружья в воздухе.

И до чего ж это в самом деле удивительно! Вокруг нас воздух – целые пласты воздуха отделяют нас от других предметов. Но стоит навести винтовку – и воздух становится прямой невидимой чертой, протянутой от ствола прямо к ястребу, который сейчас парит в небе, широко раскинув свои кажущиеся неподвижными крылья. Стоит нажать курок – воздух по-прежнему пуст и прозрачен, но там, на другом конце черты, ястреб взмахнул крыльями и стал камнем падать на землю. А открытый затвор так хорошо пахнет порохом.

Он попросил, чтоб дали еще патронов. Теперь на берегу речушки за его спиной собралось немало любопытных. Там, по ту сторону реки, на самой верхушке деревьев такие заманчивые сосновые шишки. Что ж, так на них и глядеть? К чему это пустое пространство между ним и предметами? Ведь шишки неотделимы от него, от его глаз, они с ним, а не где-то там, далеко. Стоит навести винтовку, и ясно, что пустота – это просто обман: пройдет доля секунды, и валится шишка, срезанная у основания. Его забавляло ощущение пустоты ружейного ствола, пустоты, которая продолжалась в воздухе. Так легко заполнить пустоту выстрелом, так просто провести черту, которая ведет к шишке, цветку мака, камешку, белке.