Кот и полицейский. Избранное

Матросы стояли у стойки бара Феличе. В своих белых брюках, растопырив локти, тяжело опиравшиеся на мрамор, они заняли всю стойку из конца в конец, и казалось, около нее было не шестеро, а двенадцать матросов. Йоланда вошла и почувствовала на себе взгляд двенадцати глаз, вращавшихся в такт движениям жующих челюстей. Все матросы жевали, не разжимая губ, и время от времени что-то мычали. В большинстве своем это были тощие верзилы, утопавшие в своих белых мешковатых робах, с шапочками-пирожками на макушках. Только один матрос, стоявший ближе всех к Йоланде, двухметровый здоровяк с румяными, словно спелое яблоко, щеками и пирамидальной шеей, в своей плотно облегающей форме казался совсем голым, а глаза у него были такие круглые, что непрерывно бегающие зрачки ни разу не коснулись век. Йоланда спрятала бретельку бюстгальтера, которая все время показывалась в вырезе ее платья.

За стойкой стоял сам Феличе в поварском колпаке, с опухшими, заспанными глазами и поспешно наполнял рюмки. Он приветствовал Йоланду усмешкой, скривившей его мужицкую физиономию с иссиня-черными бритыми щеками. Феличе говорил по-английски, поэтому Йоланда сразу же обратилась к нему:

– Феличе, спроси-ка, может, они обменяют доллары.

Все с той же хитрой усмешкой Феличе буркнул:

– Сама спроси.

Он передавал тарелку с пиццей11 и блинчиками мальчишке с прилизанными, слипшимися волосами и желтым, как луковица, лицом, который относил еду матросам.

– Плиз, – сказала Йоланда, стоя в окружении белых долдонов, которые, не переставая жевать, пялились на нее и мычали что-то нечленораздельное. – Плиз, я вам – лиры… – продолжала она, усиленно жестикулируя. – Вы мне – доллары…

Матросы жевали. Верзила с бычьей шеей ухмыльнулся. Зубы у него были такой ослепительной белизны, что сливались в сплошную белую полосу.

Потом он отодвинул в сторону стоявшего рядом коротышку со смуглым, как у испанца, лицом.

– Я – доллары тебе, – сказал верзила, сопровождая жестами каждое свое слово, – ты – спать со мной.

Он повторил это по-английски, и все смеялись долго, но как-то сдержанно, не переставая жевать и не сводя с нее глаз.

Йоланда повернулась к Феличе.

– Феличе, – сказала она, – объясни им.

Но тот, передвигая по мрамору стойки стаканчики, повторял, немыслимо коверкая произношение:

– Уиски энд сода.

Его гримаса могла бы показаться отвратительной, если бы он не был таким заспанным.

Тут снова заговорил верзила. У него был голос, похожий на вой ревущего буя, у которого волны приподнимают и опускают кольцо. Верзила заказал стаканчик для Йоланды и, взяв из рук бармена бокал, протянул его женщине; непонятно было, как эта тонкая ножка не сломалась от одного прикосновения огромных пальцев американца.

Йоланда растерялась.

– Я – лиры, вы – доллары… – лепетала она.

Но матросы уже достаточно овладели итальянским.

– В постель! – кричали они. – В постель – доллары…

В эту минуту в бар вошел Эмануэле. Первое, что он увидел, были колыхающиеся белые спины, из-за которых доносился голос Йоланды.

– Эй, Феличе, скажи-ка мне… – подходя к стойке, сказал Эмануэле.

– Чем могу служить? – отозвался бармен со своей обычной усталой усмешкой, искривившей его бритое два часа назад, но уже заросшее щетиной лицо.

– Где там моя жена? Что она делает? – спросил Эмануэле, отдирая от вспотевшего лба свою шляпу и подпрыгивая на месте, чтобы разглядеть, что делается за этой стеной из белых спин.

Феличе влез на табуретку, вытянул свой щетинистый подбородок, потом спрыгнул на пол.

– Да все там же, – сказал он.

Эмануэле немного ослабил узелок душившего его галстука и попросил:

– Скажи ей, пусть хоть высунется.

Но Феличе был уже занят другим делом. Он кричал на мальчишку с луковичным лицом, который не успевал подкладывать блинчики на тарелки матросам.

– Йоланда!.. – позвал Эмануэле и попробовал просунуть голову между двумя американцами, но, получив сперва удар локтем в подбородок, а потом в живот, отлетел на прежнее место и снова стал приплясывать за спинами матросов. Потом из толпы американцев донесся дрожащий голос его жены:

– Что, Эмануэле?

– Как дела? – спросил он, откашлявшись.

– По-моему, – глухо, словно по телефону отозвался ее голос, – по-моему, они не хотят брать лиры…

Некоторое время он молчал, барабаня пальцами по мраморной стойке, потом сказал:

– Ах, не хотят? Ну ладно, тогда иди сюда.

– Сейчас… – ответила Йоланда.

Она попробовала нырнуть в эту изгородь из мужских тел, но что-то ее держало. Опустив глаза, она увидела большую руку, крепко ухватившуюся за ее левую грудь. Рука была огромная, сильная и мягкая и принадлежала верзиле с румяными щеками, стоявшему перед Йоландой и скалившему зубы, которые сверкали так же ярко, как белки его глаз.

– Плиз, – прошептала Йоланда, стараясь отодрать от груди эту руку. – Сейчас иду! – крикнула она Эмануэле, хотя по-прежнему не двигалась с места, а только тихонько повторяла: – Плиз… Ну, плиз…

Феличе поставил перед носом у Эмануэле пустой стакан.

– Ну, что же тебе налить? – спросил он, склоняя над ним свой поварской колпак и обеими пятернями опираясь на стойку.

Эмануэле рассеянно смотрел перед собой.