Кот Шрёдингера

Выспаться вообще было невозможно, потому что одна заря спешила сменить другую, дав ночи всего полчаса. От всего этого, казалось, ночи вообще не было, не было ритмического чередования света и тьмы, наглядного образа движения Земли и движения жизни в целом. Это как-то меня мучило и не давало ни выспаться, ни отдохнуть. Нина, похоже, тоже очень уставала, несмотря на то, что бодрилась и постоянно собирала грибы. То и дело, что собирала грибы и ягоды. Я ни разу не видел ее спящей: когда я подымался, она уже бодрствовала, щебетала, костер был разведен, еда приготовлена и т. д. — за одним исключением (исключение относится к словам «когда я видел ее спящей»). Дело было так. Как раз в ту ночь я, хоть и с трудом, но заснул, и мне снилась, как обычно, Ильма, и я всегда стеснялся к ней подойти, но тут, в моем сне, она работала чем-то типа телефонистки или продавщицы в «Евросети», т. е. по социальному положению ниже меня, и была очень простой, как тут говорят, и веселой, веселилась и хохотала, и оттого я подошел к ней и тоже стал веселиться и хохотать, и мы как-то весело и легко проводили время, и остальные работники этой «Евросети» тоже шутили и смеялись, я имею в виду, этого конкретного киоска «Евросети», и около окна стоял какой-то тоже продавец, и он был симпатичный малый, пока не оказался вдруг Эдиком-дагестанцем, только он звался почему-то Ким Меликян. Я не успел никак среагировать на это неожиданное обстоятельство, потому что тут же перенесся в другой сон, в котором мы все находились в светлой не то кухне не то гостиной, там были Нина, моя мама, мои два сына, среди которых один Рамзан, а второй покуда не родился, и в эту кухню не то гостиную вошла какая-то, наверно, цыганка или дагестанка с двумя своими сыновьями, здоровыми взрослыми кудрявыми цыганами не то дагестанцами, цепко оглядела всех присутствующих и сказала что-то вроде того (точно не помню, сны ведь забываются быстро), что ты, голубушка, это она спокойно обратилась к маме, будешь тут у нас в рабстве, и дети тоже, и все вы. Мы тут пока поживем. Вот этот, она не то чтобы показала на меня, даже не посмотрела, но имела меня в виду, сейчас уйдет, ну, недельку, может, продержится, а что будет с ней (это про Нину), тогда и станет понятно. Говорила она это с такой уверенностью, что я просто опешил — на это, видно, и делается расчет у таких людей (которые заявляются в чужие дома и берут людей в рабство). Я слушал ее и ох. евал, она была так уверена, что они поселятся в моем доме и будут помыкать нами, и создадут мне такие условия, что я уйду через неделю и никак не попытаюсь защитить своих — и мое ох. ение, видимо, как-то отражалось на лице, потому что она прервала свой ласковый спич и сказала вдруг, э, нет, я ошиблась, недели две, наверно, все-таки придется подождать, и взглянула на своих сыновей, и те угрожающе напряглись и подобрались, но в целом ничего не предпринимали, а она продолжала методично — я бы даже не назвал это угрожать — унижать мою маму. Видимо, дело происходило все-таки на кухне, потому что у меня под рукой оказался огромный тяжелый нож для рубки капусты; я подошел с этим ножом к одному из ее сыновей и замахнулся, чтобы стукнуть его по голове, например, или по груди — словом, дать понять, что тут такие дела не пройдут, но как-то стушевался, все-таки убивать человека мне не приходилось, я решил отрубить ему палец или сделать что-нибудь в этом духе. Тот только смотрел на меня и не шевелился — ну как, дышал, конечно, но в основном не шевелился. Нина тоже была странно пассивна, я уж не говорю о моих детях. В общем, единственными активными участниками сцены были только старуха и я. Мне и палец-то ему отрубить не удалось, я помахал ножом и отошел. Это все было довольно страшно, но тут он начал шевелиться, и стало еще страшнее. Там еще была какая-то, сестра, что ли, и вот он держал ее за шею, так приобняв, и я стал кидать в него всякой кухонной утварью — кружками, ложками — но они до него не долетали, попадали в основном по сестре, а если долетали, то как-то слабо, не причиняя никакого вреда. А я-то думал, я кидаю ловко, как хоббит! Он еще пошевелился, вроде бы даже по направлению ко мне, и все это под монотонный говор старухи. Я решил, что настало время применить руки, подскочил к нему и стал бить, но одна рука у меня не двигалась (видимо, во сне я на ней лежал), от страха я не мог ничего сказать, вытащил вторую руку и стукнул его два раза, и так обрадовался отсутствию привычной беспомощности, что проснулся — и обнаружил, что бил я Нину, которая лежала рядом со мной, прямо по лицу. Нина проснулась (это и был единственный раз, когда я видел ее спящей), заплакала, я ее обнял, она долго вздрагивала мне в грудь, потом успокоилась и мы заснули.