Кот Шрёдингера

Когда стало суше, я стал выбираться за город и гулять вдоль берега Ладожского озера. Still no news of Einstein. Евграф Николаевич, Ильма, Эдик, главный полицейский мент и т. д. все как будто меня забыли. Единственный, с кем я встречался время от времени из питкярантской элиты, был управляющий ТЭЦ — он ходил на службу мимо моей гостиницы — но тот при каждой встрече прятал глаза, буркал что-то невразумительное и чуть не бегом пускался по улице Гоголя. С Ниной моей (уборщицей) мы сдружились, при мытье пола она без всякого стеснения подтыкала при мне юбки, я угощал ее водкой, она приносила хрустящие огурчики собственного посола и т. д. Она вообще была очень общительна, порой не знал, куда от ее общительности и деваться: она рассказывала о своих родственниках, о погоде на улице, о ценах в Петрозаводске и моде в Париже, — словом, как ментальный акын, обо всем, что даже не видела сама, а думала, воображала и вспоминала. Когда я видел, как она мыла пол, ее большие груди раскачиваются в такт движениям ляжек, которые, в свою очередь, раскачиваются с довольно большой амплитудой от того, что, во время мытья пола она, наклонившись, совершает похабные движения тазом, мой член самопроизвольно поднимался. То есть поднимался бы, дай я себе волю и пофантазируй немного о том, как вонзаю в нее свой нефритовый и т. д. — эта мысль способна была меня возбудить, но, повторяю, воли себе я не давал. Нина, казалось, это замечала (мое недовозбуждение), и вела себя провокативно, но я на провокации не поддавался (если они были) и много времени проводил на улице. Как-то я вышел в ларек купить сигарет, продавщица стала расспрашивать меня, кто я, что я, надолго ли я у них, издалека ли я, почему я еще не познакомился с хорошей девушкой (она может присоветовать парочку) и т. д. Я все ей рассказал, естественно, в определенных границах; после этого местные начали узнавать меня на улице и приветливо здороваться. Приходили смотреть на меня и из соседних деревень. Они очень мило и ненавязчиво пытались понять, сколько у меня денег, и сколько из них я готов потратить в пользу жителей города Питкяранты и окрестностей. Я почти никогда не оставался в одиночестве. Так, например, пройдя однажды с Ильей почти до берега озера, я спустился к воде, а Илья отправился по своим делам. Вместо него подошли два мальчика, которые до того незаметно следовали за нами в отдалении. Они пошли за мной по пятам, и, когда дошел до воды (избегать их дальше стало уже невозможно), остановился и оглянулся, им ничего не оставалось, как заговорить со мной, и они робко спросили, с трудом подбирая русские слова, простите, вы Блади? и вы правда платите за гостиницу десять рублей в день? Больше, сказал я. Двенадцать? Больше, сказал я. Пятнадцать? Еще больше, сказал я. Тогда они развернулись и ушли без дальнейших вопросов, или в презрении от моей чудовищной лжи, или в ужасе от моего чудовищного богатства. Когда они удалились, я встретил человека, который двадцать лет работал в Санкт-Петербурге, потерял там свое здоровье и приехал на родину помирать. Он почти забыл русский, так, что я не мог понять его; он тяжело дышал, подволакивал ноги, от него воняло потом и близкой смертью. Пройдя со мной двадцать метров, он остановился, не в силах идти далее, и жестами попросил у меня мелочи. Я жестами же показал, что мелочи у меня нет, достал из кармана большое красное красивое яблоко, вытер его о штаны и дал старику. Старик жестами показал, что у него нет зубов. Я протянул руку за яблоком, но старик сунул его в карман и заплакал. За стариком шли две симпатичные девушки. Мы стали улыбаться друг другу, они тоже едва говорили по-русски, но попытались рассказать мне, что стоит посмотреть в окрестностях. Они возвращались с вокзала, где пытались продать какие-то национальные головные уборы проезжающим в Мурманск туристам. Чтоб понравиться мне, они спели несколько народных карельских песен и показали мне свои уборы, надеясь их продать. Я показал им пустой кошелек, они не обломались, еще немного мне поулыбались, а потом свернули в свою деревню. Погода была отличная. Какой контраст не то что с профессиональными попрошайками, а даже с обычными нищими в средней полосе России! Мимо них пробегаешь, как бы стыдясь своего богатства, они смотрят на тебя так, будто ты им должен. Карелы же принимают поражение достойно, и от этого очень легко их противникам (люди, не идентично состоятельные, всегда противники, кто бы что ни говорил), и можно с чистой совестью не подавать. Может быть, они от голода погибать будут, а все равно можно им не подавать, и на душе будет легко и приятно.

В целом я облазил все окрестности, но Эйнштейн не находился. Мне нужно было расширять площадь своей скаутской территории. Иной раз я проверял почту: де Селби на связь не выходил.