Кот-Скиталец

(Для ясности: горностай или, как чаще говорят, седой колонок в Андрии размером и повадкой почти не отличается от рутенских, но на царские мантии не идет: слишком прыток и на удивление хитер. Черный хвостик и то у себя генетически истребил. Строго говоря, не вполне истребил, потому что темная кожа, что просвечивает сквозь сливочную белизну, на время брачного сезона выгоняет из себя каштановый подшерсток, заметный единственно на ушах, вокруг глаз и коготков и, конечно, на кончиках обоих хво… Чего-чего? Оборотень этот горностай, что ли, как японская киса-девятихвостка или Горный Волк? Вот вам загадка, читатель.)

– И верно сделал, что сравнил. Из твоих коготков не уйдешь, о Серена, и укусы твои сладостные доходят до сердца. Ну что же мне делать?

Однако брак лишь прокламировался, и то в виде зубоскальства. Владетель берег ее почти незаметно для нее самой – ради чего-то, как он полагал, наилучшего. Багир и Кийи только ухмылялись сквозь усы. Прочие, по умолчанию, воображали их, как уже было сказано, какой-то совсем неромантической родней, а Серена не разубеждала.

То происходило днем, Ночью же…

Ночью, когда отступали дневные хлопоты, начиналось время бесед и время истинного обучения Серены.

– То, что случилось, случилось из-за того, что андры переросли свое подчинение, выросли из него, как из детской одежды. Потому ты и захотела помочь Мартину, еще ничего не зная об инсанах, и твое решение было правильно, – начинал Эрбис.

– Да, но разве надо было столько и стольких сжигать?

– Мартин жег не дом, не Живущих, не брата, а мосты.

– Если бы не случившееся с Данилем, и мосты были бы разрушены, и прочее из того, чего хотел Март, получилось бы без стольких смертей.

– Ты никак не можешь сдвинуться с мысли о смертях – такое у тебя сердце. Может быть, это и хорошо; возможно, потому и были написаны в Книге его гибель и твоя ярость, и мое служение вам обоим. Не кори себя за то, что начала битву. Пойми: ближнеживущее – только рябь на воде бесконечного Океана, в котором все умирают и все живы. В глубине, отгороженное невидимой тугой пеленой, стоит в соленом Океане тихая заводь чистой питьевой влаги: она – то время, когда Даниль ходил по земле и говорил свои слова, и слагал песни, и наносил знаки на полях – об одном и том же, но всякий раз иные. И каждый может испить воды, которая возвращает человека к самому себе.

– То, каким Монах был на самом деле, уже выветривается из памяти людей, – отвечает Серена, прильнув к его коленям, – но все же остается, несмотря ни на что. Они стали собирать его речения и осмыслять. Представляешь, мне не далее как сегодня подарили брошюрку. Сосед говорит, что ими торговать нельзя, так я ему в подарок первых фиников натрясла. «Добрая Весть от Небесного Короля Андрского» с подзаголовком: «О событиях достопамятных и достохвальных, случившихся в начале правления кунга Мартина Флориана Первого». Там от настоящего Даниля чайная ложка меду в бочке дегтя.

– Неразбавленная истина может быть невыносимой.

– А ведь и верно – небесный король, идеальный король. Из него такой бы и вышел: не в смысле правителя, управителя или чиновника, а живая совесть нации. Тот, кто умеет ответить за всех – уста, которые говорят, и гора, в которую ударяет молния.

– Такое можно сделать только однажды, как он и сделал. Принял удар и сказал последние слова. Неужели ты не понимаешь, почему? Если нация имеет постоянный отток для своей грязи, она уравновешенна, устойчива и комфортна: это и впрямь близко к идеалу. Но истинная жизнь должна прорываться сквозь плотину, клониться то в одну, то в другую сторону, тревожить, рождать страсти и быть абсолютно непредсказуемой.

– Ты думаешь… Они и о таком условились с Мартином? Знаешь, незадолго до андрских событий я видела во сне какую-то удивительную историю, где были ты, и он, и его брат, но какие-то перепутанные друг с другом. Погоди: раз ты там был, ты должен знать наверное. Уж тебя-то я узнала.

Эрбис рассмеялся:

– Если был – то знаю. А вдруг нет – тогда угадай сама, умница! Может быть, тебе стоит заснуть еще разок?

– Нахальный голый лягушонок, что спрашивает богов Священной Свастики Локапал о том, что неведомо им самим… – загнусил с его изголовья Багир, явно кося сразу под Киплинга и под Лайона Олди. Киэно тотчас же оторвалась от возлюбленного, павой приплыла к Серене под руку:

– Моя юная госпожа – не лягушонок Маугли, воспитанный зверьми. Она средоточие времен и узел смыслов, штопальщица прорех в пространстве и вековая память всех родов аниму. Она – ключ к играм, в которые играет сама с собою. И у нее есть Сила.

– Ну конечно, потому мне надобно напрягать всю мою душевную и телесную мощь ради того, чтобы досягнуть до прекраснейшей, – отозвался Владетель тихо, будто не хотел никем быть услышан. – Но хотя камень в ее руках как глина и железо – как воск, ибо она владеет их душой, – она остается моей женщиной, и я должен оберегать ее нежность и трепетность. Ведь алмаз, на который можно купить Вселенную, почти так же легко раздробить молотком, как и простое стекло.