Кот-Скиталец

– Да, здесь мой дом, и движущиеся скульптуры, мобили, как сказала бы великая Урсула ле Гуин, тоже мои, для памяти, – кивнула она. – Собственно, мобили – это вроде бы из проволоки и шариков, как планетарная система, но ведь и каждый из нас – нечто подобное космосу… Вам, однако, понадобилось совсем мало времени, чтобы понять и вспомнить; что же до меня – творение никогда не забывает создателя.

– Слишком велика честь для меня, госпожа Тергата, слышать от вас такие речи, – отозвалась я. – Мы, писаки и графоманы, всего лишь проявляем, выводим наружу то, что уже существует; думаем, что творим, а на деле только подчиняемся программе, полагаем, что бьем, не ведая, кто держит наш чекан.

– На такое способны воистину немногие из Живущих, Татиана.

– Моя способность ограниченна: иные – фонтан, водопад, гейзер, а я испускаю из себя жалкую струйку…

Тут я сообразила, что мое самоуничижение в древнекитайской манере, вполне, однако, чистосердечное, может быть ею принято на свой счет (в качестве «благодарного творения») и вообще – эта «струйка» звучит как-то двусмысленно. Перебила саму себя каким-то неописуемым звуком, опять же сконфузилась и заалела до глубины ушей.

– Ну и что? Пустое! Каждому дано лишь то, что дано, самая красивая девушка может подарить кавалеру не более того, чем сама обладает, и с реб Зуси не спросят на том свете, был ли он Моисеем: сделался бы он реб Зусей по-настоящему, – перефразировала она «Трех мушкетеров», смешав с моей любимой талмудической притчей. – Скажите лучше, что это у вас за кольцо на руке. Камень точно наш, а само оно? Мункского дела?

– Да. Малых мунков-ювелиров.

– И Малые, и Великие посоветовались с нами, как резать золото и гранить самоцвет, – кивнула Тергата, – кто прямо, кто косвенно. Это не первый случай, когда они выпускают наши талисманы в широкую землю.

– А что означают эти камни для вас самих?

– Да просто монокль, а если их два – то контактные линзы. Огранку мы ставим самую простую, это уж потом мунки наводят лоск и решают, из чего получится кабошон или розочка, из чего маркиза, а какому александриту и бриллиантовую грань дать не стыдно.

– Мертвые глаза. Вторые глаза, – повторила я. – Вы непременно должны носить их, отдать им часть себя, правда?

– Не так романтично, ина Татиана. Ало-зеленые камни усиливают наше истинное зрение, помогают, так сказать, отделить зерно от плевел – ради этого мы их подгоняем к себе. Поэтому приобретенное свойство сохраняется и впоследствии. Что приписали обезьянки моим бывшим серьгам – я не знаю. Почему серьги? На глазах или переносице таскать такие большие кабошоны было неудобно; к тому же я слыхала, что проколы в ушах лечат близорукость и недальновидность, а носимая в этих дырках тяжесть способствует любовному тяготению. Так сказать, на лексическом и генетическом обосновании.

– Да уж. Недаром вас величали колдуньей, госпожа, – проговорила я. – Носите как цацку, а потом от них падают города и рушатся империи. Эта прекрасная парочка сережек много чего понаделала у нас внизу.

– Знаю, – ответила она кратко. – И еще скажу: вы любите выражаться фигурально, а по вашему слову сбывается в масштабе один к одному. Так что «колдунью» возвращаю.

Собачьи дети почтительно и в недоумении следили за нашей беседой. Когда проснулся Арт, я не заметила, пока он не ткнулся носом в мою ладонь, желая вставить какую-то реплику.

– Вы не любите серег, госпожа Терр-Хатта, – с некоторым трудом повторил он ее истинное имя. – Вам по душе тяжесть не у лица, а на руке.

Это означало признание над собой ее власти и ума в большей мере, чем женственности. (Впрочем, буквализм был отчасти нарушен: кхондский символ мудрости – перевязь и брошь поперек груди, кольца для них вообще неудобны, женская же власть обозначается обручем или браслетом-змейкой. Уши и в самом деле нередко прокалывались, тут я ничего не имею против образа, но более удобной для кхондиц была фероньера или повязка. Экая я зануда, право!)

В самом деле, самый малый из длинных пальцев Иньянны был увенчан редкостной красоты опалом: молочно-зеленым с яркой рыжей искрой, которая то и дело охватывала всю поверхность кабошона. В одном мизинце больше величия, чем во всем Мартиновом дворе, подумалось мне, – и не удивительно, что она там ко двору не пришлась!

На этом сомнительном каламбурении нас прервали. У полога типи кто-то шумно и с явной демонстрацией завозился, отряхая с себя снег: так в точности Арташка в детстве сопел, вздыхал и топал у порожка, когда я утром перележивала время, положенное ему для завтрака.

– Уже проснулись, и мы с ними беседуем, – сказала хозяйка, оборотившись через плечо.

Тотчас же с азартным шумом, какой обычно производят юные существа, вошли две девушки, одетые примерно так же, как она сама, но побогаче украшенные, в бусах и накосниках, и стали класть известные мне поклоны: и тут я успела увидеть, как от порога отлетели два светящихся белых облака, будто из снежинок, и взмыли кверху.