Кот-Скиталец

Вначале я счастливо, как собачонка, плюхалась в том борще, что варился внутри бухточки. Но когда по мне заехали тяжелым, в пупырышках, водяным мячом, а мои мужчины кролем пошли к волнорезу и переплыли через его бетонный верх, не выдержала. Да, там был еще человек, в алой, как буек, шапочке, он плыл впереди всех, поворачивая лицо из стороны в сторону и угловато взмахивая рукой, как будто подзывал всех нас троих, и первое время я видела его совсем отчетливо. Это пока меня не утянуло за мол. Вышло это легко – по воде, которая то и дело заливала поверх него. Воду я любила и доверяла ей – ее солености и горечи, честности и чистоте, и не уставала, не насыщалась ею. Она и за преградой показалась мне такой же моей, едва ли не ручной – волны разбивались не доходя мола и были невысоки. Только почему-то они начали захлестывать меня с головкой, чаще и чаще, и я никак не успевала хлебнуть в промежутке воздуха, а отец и дед не видели меня в упор. Крикнуть я не то что не догадывалась – не было времени ни на то, чтобы открыть рот, ни на то, чтобы как следует испугаться. А тот пловец все шел вперед, обгоняя их, и резиновая шапочка раскачивалась на волнах спасательной шлюпкой, но тут мое лицо наискосок затянуло серым, влажным, с пузырьками…

Мужчины вернулись, наконец, приподняли меня над водой, как дельфиненка, и потащили. Обратный путь оказался потруднее – волны стаскивали нас с волнореза, и впечатанные в бетон ракушки наждаком обцарапали мне коленку, а деду бок.

Но это как раз ничего. Самое потрясающее совершилось на берегу, когда мама и бабушка захватили меня в огромное пляжное полотенце и стали растирать.

– Чего ж ты в воду полезла! Мы только ахнули – а ты уже плывешь, и так шибко, что мы тебя уже после мола завернули, – ругалась бабуля. – Совсем спятила. Кто же в такой шторм в открытом море купается?

– Человек в алом капюшоне, – возразила я. – И деда с папой.

– Танюшка, да тебе с перепугу померещилось, когда тонуть начала, – с уверенностью сказал отец. – Тот мужик – не знаю, а мы следом за тобой в воду бросились.

– Мама, и ты видела? Мам, так разве ж я полезла бы вперед взрослых? – спрашивала я, твердо зная, что и она подтвердит. Дед, однако, в спор со мной не вступал, да на то он и был вечный молчальник.

Вот и уверили меня, что мне примерещилось, попритчилось и вообще я на выдумки горазда. То же были взрослые, и сколько их было на меня одну!

А все-таки я жила с глубинным сомнением. Ведь я бы не сумела плыть быстро. Во время того приключения я не боялась ничего и никого, мое сознание оставалось ясным и незамутненным, как та самая «вольная вода». И я была очень-очень рассудительным ребенком, надо мной даже смеялись из-за этого! Мои вечные фантазии в пределах лобной кости – одно, а вот перекроить на свой лад свидетельства чувств и их органов – другое.

Так в логически выверенной развертке картинок из моей жизни вышел сбой, произошла накладка: должно быть, дедушка крутил свой самодельный бумажный диафильм на календарном корешке не с той скоростью, какая требовалась. Возможно, в том варианте, который я запомнила, моим спасением занимался таинственный пловец? А, может быть, и никто – однако в итоге Тому, Кто играет всеми нами, показалось расточительным сбрасывать со стола столько шахматных фигурок зараз: ведь дедусь, с его чуткой совестью, мог не пережить меня, бабушка – того, кто так исправно служил ее норову громоотводом… и далее по возрастающей. Все мы друг с другом повязаны… А возможно, Делатель Игры попросту сохраняет в целости все варианты, вплоть до самых неудачных – ведь у него логика иная, чем у нас.

И в таком случае, кто мешает мне повторить сначала?

Вот я стою в одних трусиках на кромке соленой воды. Сверху палит светило, небесный циклоп: внизу кишит кишмя рутенский пляж, будто колония живчиков в окуляре микроскопа. Гвалт, чавканье фруктов в пальцах и во рту, шлепки по мячу, грохотанье булыжников – все это схватывает меня со спины и выталкивает в море, такое чистое, что даже песок, взбаламученный ногами, тотчас оседает на дно кристаллической пылью. Вода стеклисто плещется у щиколоток, туго обтягивает коленки и бедра; я побаиваюсь холода, что идет из глубины, поэтому тороплюсь с размаху плюхнуться на нее животом и поплыть, суча руками под грудью. А море так славно приподнимает тебя, оно такое живое и надежное – с волн, самых крупных, легко скатиться, как с горки, если уловить момент, когда тебя вроде как подмоет, и броском перевернуться на спину. На спине хорошо, так я и отдохнуть могу, если руки устанут, только сильно отнесет в сторону. Но пока я плыву, стараясь во всем подражать моим взрослым, – на левом боку, окуная лицо в воду на выдохе и выхватывая из моря правую ладошку, – и мое маленькое тело режет его как нож.