Кот в малиновом тумане

Кличка не несла никакой многозначительности, она просто демонстрировала непочтительность и безобидный бунт семинаристов: жизнь взаперти, с постоянной зубрежкой и молитвами нуждается в некоторой дозе здорового непослушания. Отец Фрэнк был весьма строг, Мэтт это помнил сам, и мог бы в этом поклясться. У наставника была еще одна кличка: отец Проныра. Вспомнив о ней, Мэтт улыбнулся: она как раз имела смысл. У отца Буцека было, казалось, больше глаз, чем у картошки из Айдахо. Он всегда знал обо всех шалостях и проказах семинаристов. От него ничего невозможно было утаить, от этого отца Проныры.

Мэтт не то чтобы откладывал попытку беседы с ним по поводу отца Фернандеса. Он вообще не хотел контактировать с Буцеком. Если на свете есть кто-то, кто спрашивает с вас строже, чем родители, когда вы покидаете церковь, то это ваш духовный наставник, который знает вас вдоль и поперек, или, по крайней мере, знает вас настолько, насколько вы сами себя знаете.

Звонить отцу Буцеку и признаваться в отходе от церкви было для Мэтта таким же тяжелым испытанием, как сам отказ от сана. Это было хуже, чем разочаровать родителей. Это было как разочаровать крестного отца, которого у Мэтта никогда не было в семейном смысле этого слова. Настоящего крестного, который стоит лишь на несколько ступенек ниже самого Отца Небесного.

Отца…

Клифф Эффингер мертв, напомнил себе Мэтт и разжал кулак, стиснувший трубку.

Так или иначе, это не означало, что он сбежал от всех отцов к своим собственным терзаниям.

Двадцать четыре часа спустя Мэтт сидел на том же месте, открыв потрепанную телефонную книжку на странице с номером семинарии Святого Винсента. Это была пустая формальность, потому что он помнил телефон наизусть.

За двадцать четыре часа у него была куча возможностей как следует обдумать и отрепетировать предстоящий разговор. Этот процесс напомнил ему мучительные приготовления к исповеди в детстве. Никто так скрупулезно не подсчитывает свои грехи, как десятилетний мальчишка, перечисляющий плохие поступки: жадность, вранье и разнообразное «дурное отношение к ближнему».

Те детские исповеди были сами по себе кучками хорошо организованной лжи: ничего из настоящей обстановки, окружающей Мэтта дома, ни разу не просочилось в них. Ничего даже отдаленно похожего не упоминалось в катехизисе, над которым дети корпели, готовясь к каждому следующему таинству.

Мэтт снял трубку и набрал номер, когда-то более родной, чем его домашний телефон в Чикаго.

— Семинария Святого Винцента, — ответил мужской голос.

— Я бы хотел поговорить с отцом Фрэнком Буцеком.

— Отцом… как вы сказали?

Мэтт улыбнулся. Голос был низкий, но совсем юный. Кого-то из новичков заставили дежурить на телефоне.

— Отцом Буцеком, — повторил Мэтт. — Он преподаватель и духовный наставник.

— Но никакого отца Буцека у нас нет.

Не постыдное ли трусливое облегчение разлилось у Мэтта внутри? Облегчение перешло в недоверие, недоверие превратилось в раздражение.

— Проверьте список, — предложил он, едва сдерживаясь.

— Минутку.

Минутка оказалась длинной. Мэтт ждал, ненавидя непонятную тишину в трубке. Этот звонок, который он так не хотел делать, внезапно стал просто жизненно необходимым. Сейчас, когда он все-таки решился поговорить с отцом Буцеком, он хотел, чтобы это уже, наконец, случилось. Или желал знать, почему это невозможно.

— Я могу вам помочь?

Мэтт встрепенулся, услышав голос пожилого, даже старого человека. Несмотря на несколько дребезжащий тембр, тон был уверенным. Мэтт вновь почувствовал себя зеленым семинаристом, застигнутым за совершением нехорошего поступка.

— Я пытаюсь связаться с отцом Буцеком, — сказал он, не сомневаясь, что этот старикан должен помнить имя.

— Простите, но отец Буцек больше не работает в нашей семинарии.

Не работает?.. Да не может быть! Конечно же, он там! Он сам и был семинарией Святого Винцента, Мэтт всегда так считал. Памятники не меняют избранных мест.

— И куда он подевался? — выпалил Мэтт, тут же устыдившись своей невежливости.

— Я не могу вам этого сказать.

Еще один удар под дых. Теперь Мэтт вспомнил того, кому принадлежал голос. Старый отец Картрайт, ризничий. Как так вышло, что эта развалина все еще там, а отца Буцека нет? И почему такая таинственность?

— Ох, как жалко, — Мэтт взял себя в руки и теперь разговаривал своим нормальным, спокойным тоном. Он пустился по накатанной дорожке: начал хорошо отрепетированные песни и танцы вокруг якобы грядущего чествования отца Фернандеса и шоу «Вся ваша жизнь». Он и сам уже почти поверил во все это.

— …И, — закончил он свое бойкое вранье, — отец Буцек был помощником отца Рафаэля в его первом пастырском служении. Было бы так замечательно пригласить его на чествование. Приход готов оплатить проезд… если это не чрезмерно далеко, типа Гавайских островов, — Мэтт обаятельно рассмеялся над немыслимостью такого предположения.

— Ну, совсем не так далеко, — отец Картрайт смягчился, в его голосе явно послышалась скупая улыбка. — Но…