Котёнок и его Страж. Часть 1

«Ничего с тобой не сделается… Давай сюда, на маленькую лесенку…»

«Это не школа, это лабиринт!»

«Ничего, уже почти пришли…»

«Ма-а-агнус! Я жрать хочу, а ты меня в библиотеку приволок!»

«Все правильно, котенок. Остался последний переход… Зараза!!!»

«Это Филч?! А вдруг его кошка учует меня под мантией?!»

«Непременно учует! Давай проверь, эта… да тише ты! Ага, не заперто… отлично!»

Спасаясь от надвигающегося завхоза, Гарет торопливо нырнул в приоткрытую дверь возле темной ниши с доспехами. Тяжелая створка закрылась за ним неожиданно легко и без малейшего скрипа. Это было хорошо. Плохо было то, что зловредный завхоз ковырялся в коридоре и не уходил.

Гарет перевел дух и огляделся. Комната, похоже, давно уже служила складом. У стен громоздились одна на другую старые парты, облезлые и поломанные. Прямо у ног Гарета лежала перевернутая мусорная корзина с торчащими поломанными прутьями. Из нее высыпались какие-то пыльные клочки. А вот к противоположной стене был прислонен предмет, выглядевший чужеродным среди этих грязных обломков. Казалось, его пристроили здесь временно, чтобы он не мешался в другом месте.

Это была высокая, почти до потолка, массивная золотая рама, украшенная старинным орнаментом. Рама стояла на подставках в виде двух когтистых лап. Что в нее было вставлено, зеркало или холст, Гарет не мог разобрать в полумраке и решился осторожно подойти поближе.

В животе заурчало. Испуганному мальчику этот звук показался громом небесным. Гарет прижал ладонь к животу, другой рукой придерживая подол мантии-невидимки, чтобы не наступить на него и не упасть. Тогда Филч точно услышит, ворвется в комнату и… Об этом лучше не думать.

Подойдя к раме вплотную, Гарет с некоторым разочарованием понял, что это не зеркало, а портрет. Портрет мальчика — пацана примерно его лет — который совершенно терялся на огромном холсте.

«Наверное, у него были очень любящие родители», — подумал Гарет, вспомнив почему-то Дурслей.

Тем временем выяснилось, что этот портрет, как и многие другие в Хогвартсе — живой. Мальчик достал откуда-то большой бутерброд с салом и зеленым луком и принялся неторопливо и очень картинно его поедать. Гарета затошнило, рот наполнился горькой слюной. Он поспешно отвернулся и прислушался, надеясь, что Филч уже ушел. Но нет — завхоз возился в коридоре, кошка скреблась… Он со вздохом вновь повернулся к портрету. Мальчишка откусывал хлеб большими кусками, пальцами заправлял в рот луковые перья, жевал, беззвучно чавкая, и смотрел Гарету в глаза, ехидно и свысока.

«До чего же противный!» — с чувством подумал Гарет, которому опять вспомнились Дурсли. Дадли так делал иногда — становился перед голодным кузеном и пожирал у него на глазах какую-нибудь вкуснятину — кусок торта там, или горячий бутерброд… Только Дадли при этот громко чавкал и ронял крошки изо рта, а этот мерзкий портрет ест беззвучно — и на том спасибо.

Чтобы не смотреть на жующего мальчишку, Гарет принялся изучать потемневшую от времени массивную золотую раму. На ней были выгравированы буквы, которые складывались в слова — абсолютно непонятные слова:

«Еиналеж еечяр огеома сеш авон оциле шавеню авыза копя»

«Это, наверное, староанглийский, — рассуждал про себя Гарет. — Или старофранцузский… Или еще какой-нибудь язык…»

Придя к этому потрясающему выводу, мальчик снова прислушался. Кажется, Филч ушел!

Гарет поморщился от очередного голодного спазма и осторожно приоткрыл дверь. В нос ударила вонь, но коридор был свободен.

«Вот почему Филч так долго возился! — рассмеялся Магнус. — Его кошка нагадила в коридоре, и он убирал кучку! Пойдем, котенок. Вот там, у самых створок, видишь маленькую лесенку? Правильно, нам туда!»

Дальнейший путь прошел без приключений. Гарета очень тепло приняли кухонные домовики, мгновенно состряпали ему яичницу с беконом, выдали к ней кружку горячего шоколада и два больших пирога с рисом, а также пригласили заходить в любое время дня и ночи. Мальчик наконец-то смог «заморить червячка» — который, гад, разросся уже до целой анаконды.

Обратно в башню Гарет тоже добрался без проблем. Он шел не торопясь, запоминая дорогу. Приятная тяжесть в желудке настроила его на благодушный лад, и даже мальчишка с картины уже не казался таким противным.

«Может, его нарисовали с бутербродом в руке, — сонно подумал Гарет, забираясь под одеяло. — И он, бедный, уже сколько лет все ест его да ест… и ест… и ест…»

С того знаменательного разговора на уроке ночь со среды на четверг окончательно закрепилась за вещими снами. Гарет далеко не всегда мог разобраться в том, что ему привиделось, но терпеливо и скрупулезно записывал все подробности в дневник, подаренный Блисс. Обрывки разговоров между незнакомыми людьми… сцены сражений… романтические парочки… Иногда проявлялись бытовые сценки из Карса, например, такой сон: