Котенок. Книга 1

— Я сюда поднимаюсь, только чтобы… побыть в одиночестве, — сказала Алина. — Накатывает на меня временами такое желание. Ну и… курю я здесь, как ты, наверное, уже понял: бабушка не любит запах сигарет.

Она выпрямилась, отбросила на спину собранные в хвост волосы. Одёрнула приподнявшийся подол халата — спрятала за тканью бёдра. Нахмурилась, сверкнула в меня недовольным взглядом, словно я её рассердил.

Волкова указала рукой мне за спину.

— Иван, ступай пока в гостиную, — сказала она. — Там мебели больше чем здесь: есть даже кресло и диван. Подожди немного. Я приберусь здесь, накормлю Барсика и приду к тебе.

— Ладно.

Я пожал плечами и побрёл осматривать квартиру. Прошёл мимо дверей в туалет и ванну, заглянул в ближайшие комнаты — с порога осмотрел полупустые помещения: без мебели, лишь с разнокалиберными картонными коробками на полу. Прошёл в гостиную. Алина не обманула: в самой большой из комнат я действительно нашёл диван-кровать и кресло на деревянных ножках. Ещё увидел там старенький сервант (с антресолью), на стеклянных полках которого приметил не только посуду, но и две стопки тех самых блокнотов, которые в школе изредка замечал в руках своей соседки по парте. Рядом с креслом обнаружил журнальный стол — на нём стояла большая хрустальная пепельница, лежали три пачки болгарских сигарет «Родопи» и две шариковые ручки.

Но обо всех прочих находках я позабыл, когда заметил шестиструнную гитару. Та скучала у стены, рядом с креслом, словно дожидалась моего появления. Я бережно взял её в руки, приглушил струны, огляделся. Кресло мне не понравилось — расположился на диване.

* * *

Алина вошла в комнату, когда я уже освоился с новой гитарой и признал её лучшим музыкальным инструментом из тех, которые брал в руки в этой «новой» жизни. Решил, что по качеству звука Алинина гитара на голову превосходила и мою «ленинградскую», и «колючую» гитару Полковника, и «послушную старушку» Лёни Свечина. «Не „Гибсон“, конечно, — подумал я. — Но и далеко не дрова». Бросил взгляд на Алину Волкову. Отметил, что модный халат («с перламутровыми пуговицами») моя одноклассница сменила на старый и потёртый: тот самый, который я видел на ней в этой самой квартире в её день рождения. Погладил струны — вновь прислушался к их звучанию.

Наблюдал за тем, как хозяйка квартиры проследовала к окну и открыла его нараспашку: не форточку, а само окно. К мелодии струн добавился едва различимый звук дребезжания задрожавших больших оконных стёкол. Я напрягся, отложил гитару. Но Алина скользнула безразличным взглядом по небу, повернулась к окну спиной и направилась к журнальному столику. Я вновь расслабился, лишь когда девица уселась в кресло, забросила ногу на ногу — нацелила в меня колено. Волкова вынула из кармана халата коробок спичек, достала сигарету. Она откинулась на спинку кресла и затянулась табачным дымом. Опустила глаза — взглянула на гитару.

— Это мамина гитара, — сказала она. — Дедушка привёз её из Германии: после войны. Мама часто на ней играла, когда возвращалась домой. Она любила петь. Она очень хорошо пела.

Волкова выдохнула в сторону окна струю дыма.

— В тот день она тоже пела, — сказала она. — Это был старинный романс. Мы с бабушкой подпевали. А потом у мамочки разболелась голова — внезапно и очень сильно.

Смахнула скользнувшую по щеке слезу.

— И вечером она умерла, — сказала Алина, — не дождалась врачей скорой помощи. Лежала на диване. Уже мёртвая. Красивая. А гитара стояла рядом с диваном, около стены.

Я поёрзал на месте, поправил очки — сквозь чуть запотевшие линзы смотрел на одноклассницу.

— Сегодня годовщина маминой смерти, — сказала Алина. — В этот день я не хожу в школу. И ни с кем не общаюсь. Даже с бабушкой: мы с ней по-разному переживаем эту дату.

Девчонка вновь прикоснулась сигаретой к краю пепельницы.

— Так было… раньше, — сказала Волкова. — Так происходит и здесь, в Рудогорске. Поэтому я не настроена разговаривать с тобой, Иван. Не сегодня. Прости. Просто… не могу.

Она дёрнула плечами.

Я откинулся на спинку дивана, поправил очки. Смотрел на замершую в кресле рыжеволосую десятиклассницу; и на тонкую струю дыма, что поднималась от кончика её сигареты и неторопливо змеилась в направлении окна.

— Сегодня я попросту не хочу слушать ни о хоккее, ни о чём-либо ещё, — сказала Алина. — Извини, Иван. Я вчера предупреждала тебя об этом. Помнишь? Ты не послушал. Так что не обижайся.

* * *

Я не обиделся.

* * *

Монотонное биение моего сердца отзывалось в висках и в затылке болевыми уколами. Запах табачного дыма щекотал в носу. Язык словно присох к нёбу: будто я испытывал жажду уже несколько дней. Заполненный мочевой пузырь не соглашался с утверждением языка: он беспрестанно направлял мозгу предупредительные сигналы, грозился уже в ближайшие минуты «расползтись по швам». Натруженные мышцы повиновались неохотно. Они постанывали, в точности как после первого «силового» занятия в тренажёрном зале. Поэтому я пока не беспокоил их: лежал, не шевелился.