Котенок. Книга 2

У дверей «Космоса» снова подивился тому, что обычных школьников из советской глубинки поселили в люксовую (по нынешним временам) гостиницу. Вспомнил, как мои одноклассники за завтраком озирались по сторонам: рассматривали загорелые (а то и вовсе чернокожие) лица гостей за соседними столами. Подумал, что Полковник не иначе как заложил душу в счёт того, чтобы его жена с подопечными очутились в столь навороченном месте. А ещё я вдруг осознал, что гостиница «Космос» стала для меня едва ли ни связующей нитью с будущим. В её коридорах мне казалось, что за окнами не восемьдесят первый год. А я снова в две тысячи двадцатом: на десять дней заглянул в столицу для консультаций с московскими врачами. Здесь мне даже чудилось, что я опять женат.

«Холост, — успокоил я себя. — Совершенно точно: холостой». Посторонился, пропустил эмоциональную молодую пару, покидавшую гостиницу. Услышал обрывки фраз на французском языке. Вспомнил, что Снежка говорила: на открытии гостиницы два года назад выступал известный французский певец Джо Дассен. Мои одноклассники хором выразили сожаление о том, что не были в «Космосе» «тогда». Я согласился с ними: с удовольствием побывал бы на выступлении Джо Дассена. И с сожалением подумал: уже не побываю. Потому что знал: Дассен скончался от сердечного приступа двадцатого августа прошлого года, не дожив до сорока двух лет. «Француз приезжал сюда два года назад, — мысленно повторил я. — Когда Волкова уехала в Рудогорск. И когда сбежал Лившиц».

«Не в самое удачное время я вернулся в прошлое, — промелькнула мысль. — Уже умерли Леннон, Высоцкий и Дассен. И все: почти год назад. Закончилась олимпиада, улетел олимпийский мишка. Жаль, что сейчас восемьдесят первый, а не восьмидесятый. Или ещё лучше бы: семьдесят девятый». Я вздохнул, посмотрел вслед французам — сообразил, что на концерте Дассена теперь не побывают и они. Вошёл в распахнутые двери. Вестибюль гостиницы встретил меня шумом множества голосов и ароматом кофе. Я невольно остановился, когда взглянул на длинные очереди к стойке администраторов. Покачал головой. Справа от входа заметил скучавшего с газетой в руках молодого мужчину, явно советской наружности. Припомнил, что видел вчера нескольких похожих на него — огляделся.

Встретился взглядом с глазами Дарьи Матвеевны Григалавы, корреспондентом газеты «Комсомольская правда». Журналистка стояла на том самом месте, где я вчера играл на гитаре и пел песню для гостей из Острова Свободы. Наряженная в знакомый деловой костюм (в котором я видел её утром). При виде меня Григалава победно улыбнулась. Дёрнула за руку стоявшего рядом с ней усатого фотографа (тот нехотя отвлёкся от разглядывания экзотично одетых барышень-иностранок). Сощурилась, словно прикинула мои дальнейшие действия. Я не развернулся и не слинял на улицу — хотя испытал такое желание. Покосился на мужчину в сером пиджаке. Сделал глубокий вдох, шумно выдохнул: успокоил заметавшееся в груди сердце. Расставил руки и устремился к журналистке.

Воскликнул:

— Дашенька! Какими судьбами?

— Здравствуйте, Котёнок, — сказала журналистка. — Вы знаете, почему мы здесь. Мы пришли к Алине Солнечной.

— К кому? — переспросил я.

Продемонстрировал удивление: вскинул брови.

Журналистка качнула головой, сунула руку в сумочку и вынула оттуда чёрно-белую фотографию (форматом десять на двенадцать сантиметров).

— Уверена, что видела вчера рядом с вами именно эту девушку, — сказала Григалава.

Она показала мне фото — я узнал снимок из газетной статьи, где демонстрировала ямочки на щеках двенадцатилетняя поэтесса Алина Солнечная.

— Знакомое лицо, — произнёс я. — Можно?

Протянул руку.

Дарья Матвеевна вручила мне фотокарточку.

Я посмотрел на совсем ещё детское лицо Алины. Снова отметил, что у неё чудесные ямочки. Дёрнул плечами.

Сказал:

— Я уже видел эту фотографию. «Недетские стихи». Так, кажется, называлась та статья?

Журналистка поджала губы.

— Вышедший в тираж поэт воспользовался выдумкой своей любовницы, — процитировал я статью. — Он ухватился за рассказанную ею совершенно неправдоподобную историю о талантливых стихах четырехлетнего ребёнка, потому что увидел в этом шанс привлечь внимание и к своим теперь уже никому не нужным сочинениям.… Длилась эта народная любовь до тех пор, пока милая девочка не превратилась на глазах у всей страны в избалованного, дерзкого и грубого подростка.

Я помахал фотографией.

Сказал:

— На этом снимке Солнечная не похожа на дерзкую, грубую и избалованную. Не находите?

Дарья Матвеевна взглянула на изображение Алины, покачала головой.

— Это была не моя статься, — заявила она. — Я никогда не считала Алину дерзкой и грубой.

Журналистка скрестила на груди руки, посмотрела мне в лицо.

— Тогда в похожем ключе писали не только мы, — сказала она. — Так было нужно. Я… не могу вам этого объяснить. Просто поверьте мне.

Дарья Матвеевна пожала плечами.

— И после этого вы надеетесь: Алина Солнечная даст вам интервью? — спросил я.

Покачал головой.

И разорвал фотографию на две части.

— Ты что творишь⁈ — воскликнул фотограф.

Он дёрнулся, прижал руки к фотоаппарату.