Котовский

— Слава богу, догадался! Давно пора! — облегченно вздохнул Николай Лаврентьевич. — Проспится, а наутро, если и впрямь нагрешил, явится по начальству и доложит.

— Не пора ли нам домой? — предложила Надежда Антоновна. — Оксана совсем раскисла.

— «Давай пожмем друг другу руки — и в дальний путь, на долгие года!» — попробовал петь Орешников-старший и допил шампанское в своем бокале.

В это время прозвучал выстрел. Один. И какой-то непохожий, как в театре. Но многие вздрогнули.

— Он! — сразу догадался Марков.

Оба Орешникова и еще несколько военных быстро вышли из зала. Почти бегом проследовал через зал директор.

— Гримасы нэпа, — вздохнул Крутояров.

«Надо написать Котовскому», — подумал Марков.

Публика толпилась между столиками. Лица были не столько встревоженные, сколько любопытные.

— В висок! — сообщил кто-то, успевший побывать на месте происшествия.

Один только Стрижов ничего не слышал. Уронив голову на стол, он спал крепким сном. Его соломенного цвета вихры обмакивались в соус провансаль. Он спал и даже посапывал.

Маркову вдруг стало жалко его.

«Парень свихнулся, а я сразу отвернулся от него, бросил его в беде… Отвезу ему завтра книжку с дружеской надписью!»

6

Когда они выходили из «Кахетии», никаких следов происшествия уже не было. Труп увезли, приборку сделали, директор ресторана медленно удалился во внутренние помещения, величественный швейцар и излишне любезные дяди на вешалке шепотом рассказывали наиболее настойчивым, «как это было».

Вышли на улицу — и замерли. До чего красива ночь! Как хорош Невский проспект! Луна над зданием Главного штаба светит серебряным светом во всю мочь. Дома кажутся полупрозрачными, а небо, подернутое легкими облачками, такое, что смотрел бы и смотрел на него, не отрываясь.

Решили идти пешком.

— А как Ксения Гервасьевна? — спросил Крутояров.

— А что Ксения Гервасьевна? Ксения Гервасьевна хоть куда! Ксения Гервасьевна как стеклышко! — отозвалась Оксана, хотя была далеко не «как стеклышко», напротив, плавала в странном блаженном тумане, все время улыбалась, а шагала с особенным старанием, доказывая, что она молодцом.

До Марсова поля добрались по бывшей Миллионной, а там пошли по набережной, где лунная ночь особенно сверкала и переливалась, а город за рекой тонул в голубоватой дымке.

Надежда Антоновна чувствовала, что за весь вечер мало внимания было уделено виновнику торжества. И теперь она подхватила Маркова под руку и повела разговор о стиле, о ритме, о том, что ей нравится музыкальность Маркова, о том, что в прозаическом произведении сохраняются все требования, предъявляемые к стихам, за исключением свойственных стихотворным произведениям всевозможных ямбов и хореев и еще за исключением рифмы.

Марков слушал и иногда произносил:

— Да… Да-да… Совершенно верно.

Оксана брела сама по себе и бормотала что-то блаженное, но невнятное, а Крутояров всю дорогу молчал, видимо занятый какими-то своими мыслями.

Поднявшись на шестой этаж и войдя в прихожую, все почувствовали, что, несмотря на поздний час, не хочется расходиться по своим комнатам.

— А что, если мы выпьем по стакану крепкого чая? — предложил Крутояров. — Неплохая мысль? Честного, настоящего, домашнего чая!

Все четверо вошли в столовую. Иван Сергеевич собственноручно включил электрический чайник и накрыл на стол.

Чай действительно был крепкий и вкусный. А после прогулки обнаружилось, что все хотят есть. Извлекли откуда-то колбасу, сыр, копченого сига, шпроты и принялись за обе щеки уписывать всю эту снедь, смеясь над собой, что из ресторана да сразу за еду.

Крутояров выпил только чай, встал из-за стола и начал прохаживаться взад и вперед, так что Марков подумал, не находится ли он под впечатлением этого самоубийства, и готовился рассказать о Мосолове все, что знал сам.

— Надюша, — остановился перед женой Крутояров, — не припомнишь ли ты, чей это рассказик был еще в дореволюционное время, он вызвал много шума… Вертится в голове фамилия… Не то Анатолий Каменский, не то Арцыбашев…

— Да о чем хоть рассказ-то? Как называется?

— Не совсем к месту за ужином… Рассказ о том, как школьник идет вечером по улице — и вдруг бочки, ассенизационный обоз, «золотари» их тогда называли…

— Фу, какая мерзость! Что это тебе вспомнилось?

— Так вот, тянется по улице обоз, а гимназистик, подросток, испытывает какое-то извращенное наслаждение от хлынувшего зловония. Он бежит за обозом вслед и нюхает, и втягивает в себя омерзительный запах…

— Неужели был такой рассказ? — удивился Марков.

— Был. Скорее всего Анатолия Каменского. Но не в авторе дело.

— В чем же? — Надежда Антоновна встревоженно смотрела на мужа — не опьянел ли от кахетинского? Но поняла, что у него еще там, за столиком в ресторане, зародилась какая-то мысль, и она ему представляется значительной — вот почему он и заговорил об этом.

Нечто подобное ей не раз приходилось наблюдать. Например, проснется и скажет:

— Надюша! Я придумал рассказ!

— Когда же?

— Вот сейчас, сию минуту.