Котовский

— Вы уж доведите дело до конца, — обратился к Хаджи-Коли полицмейстер, пригласив его для этого к себе. — Вы понимаете сами, мы ни на кого не можем положиться. Вы его выследили, вы его доставили в тюрьму, на вас возлагаю личную ответственность за доставку арестованного до арестантского вагона. Дальше с вас ответственность снимается.

Но Хаджи-Коли и сам готов был оберегать Котовского и сидеть, не отходя, возле его камеры, только бы не повторилась старая история с побегом. Какое счастье! Какая удача! На этот раз Хаджи-Коли не промахнулся. Не кто-нибудь, а именно он выследил добычу и затем оповестил полицмейстера. Он радовался как ребенок и с какой-то даже нежностью говорил Котовскому, когда этап уже приготовили для отправки на вокзал:

— Дорогуша! Как жаль, что теперь вас непременно уж повесят, очень интересно было вас ловить. Но мне весьма лестно, что не кто-нибудь, а именно я, Хаджи-Коли, сцапал вас в финале, так сказать, нашей с вами игры в кошки-мышки…

— Давайте условимся, Хаджи-Коли, что, если когда-нибудь вы попадетесь мне, — чур, не просить пощады! — ответил Котовский.

Очень позабавили пристава такие речи. Можно сказать, кусок мыла для намыливания веревки уже приготовлен, вот он, в руке, а этот несчастный все еще на что-то надеется!

— Уж не думаете ли вы, что вам и на том свете удастся создать банду головорезов?

— Ну нет, я еще поймаю вас здесь, на земле!

— Ай-ай-ай! И это говорит тот, кто должен испытывать одну благодарность к властям: ведь вы, милейший, совершили по самому скромному подсчету сотню преступлений, из которых каждое карается смертной казнью, а повесят-то вас всего один раз.

Вся физиономия пристава сморщилась, глаза сощурились, он смаковал этот момент полного своего торжества. Ему еще, еще хотелось бы сказать что-нибудь едкое арестованному — этакий подорожничек — хе-хе подорожничек на тот свет. Но он только хихикал, ничего не придумав.

Был жаркий июльский день. Даже в тени держалась нестерпимая духота. Листья в садах поникли и съежились. Мостовая раскалилась. Над железными крышами струился и трепетал горячий воздух. Офицеры, конвоировавшие этап, то и дело обтирали носовыми платками потные лбы, вспотевшие шеи и поправляли обмякшие подворотнички.

— Пора, — сказал лично присутствовавший при отправке полицмейстер, взглянув на тяжелые золотые часы.

С отвратительным визгом, лязгом и скрипом распахнулись тюремные ворота. В крохотные тюремные окна выглядывали арестанты, провожая этапников. Арестованных вывели из тюрьмы и повели мимо безмолвствующей толпы, собравшейся, чтобы посмотреть на смертников.

На вокзале Хаджи-Коли не удалось поговорить с Котовским или хотя бы бросить ему напутственное слово. Он видел, как Котовский вошел в вагон сильный, молодой, красивый даже и в этой безобразной, арестантской одежде.

Когда Котовский оглянулся, Хаджи-Коли перекрестил воздух, как бы благословляя Котовского в последний путь. Но Котовский его не видел, он смотрел поверх толпы на покидаемый город.

Арестованных разместили в вагоне, они перешли в ведение другого конвоя.

«Вешать будут в Одессе, — догадался Котовский, — так им сподручнее…»

Чувствовалась лихорадочная спешка в действиях тюремных властей и в производстве дела. Как будто боялись не успеть. Или опасались этого человека, даже когда он сидел за семью замками? Думали: войдешь к нему в камеру, а его нет, и след простыл?

Котовский, как только очутился в Одесской тюрьме, сразу же стал думать о побеге. Шаг за шагом, наблюдение за наблюдением, там случайно брошенное слово надзирателя, здесь внимательное разглядывание во время прогулки, — Котовский изучил расположение тюрьмы, размещение караула, высоту стен, прочность решеток.

В нем была такая неудержимая, бурная жажда свободы, потребность действовать, бороться, что, казалось, он одной этой силой воли разрушит каменные стены и разобьет решетки.

Но записки, которые он отправлял «на волю», перехватывались тюремным надзором, регистрировались, нумеровались и пришивались к «делу». На одной была сделана пометка: «Написана на листке, вырванном из „Журнала для всех“, который был выдан Котовскому из тюремной библиотеки для чтения». В тетради дежурного офицера сообщалось, что записка представлена прокурору Одесского окружного суда. Некоторые перехваченные записки наклеивались на казенные бланки. Было все как полагается: год, число, месяц и размашистая подпись помощника начальника тюрьмы капитана Ерохина.

Чтобы затянуть дело, Котовский сочинял одно за другим заявления, писал путаные, противоречивые, выдуманные им «автобиографии», взывал к милосердию, каялся, а сам тем временем готовился к побегу.

Он писал записки друзьям, просил их изготовить лестницу из костылей, швабр или каких-нибудь палок, а вместо ступенек перевязать скрученные тряпки и прилагал рисунок лестницы, чтобы было понятнее, как ее сделать. Котовский подробно объяснял, как передать ему ответ на это письмо: