Котовский

— Подали! На девятом пути!

— Даешь девятый! Станция Петушки, забирай свои мешки!

— Конечно, подали. И паровоз уже прицеплен!

И все ринулись на перрон, волоча узлы, баулы, чемоданы, грудных младенцев и походные сумки. И Миша и Котовский вместе со всеми.

Около вагона Котовский обнял Мишу:

— Ты мне как сын!

Миша боялся, что расплачется, стискивал зубы и молчал.

— Счастливо! — крикнул Котовский на прощание. — Помни, что мы еще встретимся! Записку с адресом не потеряй!

Мише стало страшно. Сердце сжалось. А паровоз уже рванул состав… Вагоны закряхтели и тронулись. И Миша остался один на свете. Совсем, окончательно один! Пошли мелькать станции и полустанки с замысловатыми названиями, разъезды с дородными стрелочницами и с пестренькими курочками на перроне. Странно было видеть курочек в такое время. Почему-то казалось, что их давно уже нет.

Потом была пересадка. Потом просто стояли среди поля. И опять замелькали какие-то Гуляй-Поле, Лукьяновки… Марков бегал с чайником, отыскивал кипятильник, покупал гороховый хлеб… Ехали так долго, что Марков наконец привык, и ему казалось, что в этом вот вагоне ему так и придется ехать всю жизнь.

Он думал о командире. Неужели они больше не увидятся? И почему Котовский так неожиданно отправил Мишу? Самому-то Котовскому еще опаснее оставаться. Как же так получается? Не все он понимал.

«Маросейка… — читал он адрес на записке, которую дал Котовский. Странное название!»

И опять ему стало страшно и неуютно. Что-то ждет его впереди?

Кто-то окликнул его, подозвал к окну. Марков глянул и обмер.

— Вот она, наша матушка! — сказал пассажир, протирая стекло.

Вдали, как видение, мерцал старинным золотом, куполами изумительный русский город, слава и гордость народа — величественная Москва.

Шестая глава

1

Наступил апрель. В «Валя-Карбунэ», имении Скоповского, цвели на веранде пышные розовые олеандры. Садовник Фердинанд уже готовил клумбы, а к столу подавалась из оранжерей свежая клубника.

Княгиня Мария Михайловна Долгорукова все еще гостила в имении, и во флигелях, населенных тетушками, шли пересуды о слишком любезных отношениях княгини и Александра Станиславовича.

Только сама мадам Скоповская сохраняла полную безмятежность.

— Давно у нас утки с яблоками не было. А? Как вы думаете? спрашивала она. — Дарья Фоминична, вызови, голубушка, повара, только не того, приезжего, а нашего, Андрюшу.

Каждый день кучер ездил в город за почтой. В Кишиневе начали выходить газеты; в них, между прочим, сообщалось о действиях «большевистского генерала Котовского». Вот она, непростительная либеральность: своевременно не повесили, а теперь расхлебывай!

Княгиня и Александр Станиславович закладывали экипаж и ехали на мельницу за живыми раками. И когда княгиня взвизгивала, потрогав черного растопыренного рака пальцем, Скоповский приходил в восторг:

— Честное слово, княгиня, вы как девочка! Будь бы мне на десяток годков меньше… Когда и куда девалась жизнь?

— Вы прекрасно сохранились, — возражала княгиня.

Совсем иначе проводила время Люси.

После того как она громогласно объявила матери, что Юрий Александрович — ее жених, с княгиней была истерика, в доме было смятение, и все ходили с такими лицами, как будто Люси бог знает что сообщила. Пока княгиню отхаживали, бегали за водой, за доктором, за какими-то каплями, в доме расплывалась, как круги по воде, весть о поступке княжны.

— Прямо вошла она с этим офицером, прямо подошла к креслу, где сидела княгиня, и прямо брякнула матери: «Это мой жених!» Вот и делайте с ней что хотите!

— Да может быть, они давно уже знакомы?

— Давно?! В дороге только встретились!

— Хорошо, что наша Ксения не слышала. Срам-то какой!

— Интересно, как же теперь решит мать?

— Проклянет! Обязательно проклянет!

Но княгиня и не думала проклинать. В конце концов Люси не такая уж девочка. И надо же ей когда-нибудь выйти замуж, а этот капитан ничем не хуже любого другого мужчины. У княгини на этот счет была своя теория. Ведь прожила же она со своим Nicolas двадцать пять лет, на что уж он был с невыносимым характером, а главное, не мог пропустить ни одной женщины, кто бы она ни была: горничная или актриса, крестьянка или жена соседнего помещика.

Пока княгиню отхаживали, Люси и Юрий Александрович стояли посреди комнаты и держались за руки. Люси лучше других знала натуру матери: поплачет, пошумит, однако не было ни одного каприза дочери, который не был бы исполнен. Да это же и не каприз!

Княгиня постепенно утихала. Наконец она слабым голосом произнесла:

— Девочка моя… а ты проверила свои чувства? Ты действительно любишь его?

И, не дожидаясь ответа, стала рассказывать, что у них с Nicolas тоже было внезапное чувство, которое «вспыхнуло, как пожар, как роковая стихия».

Еще через минуту она попросила всех удалиться и долго беседовала наедине с Юрием Александровичем. Юрий Александрович убеждал ее, что он на самом деле очарован Людмилой Николаевной и ничего бы так не хотел, как немедленно с ней обвенчаться. Княгиня погладила его по голове, поцеловала в лоб и заявила: