Котовский отправился сам выяснять, что случилось. С грохотом открылась дверь, Котовский крикнул:
- Ребятки, берите топоры, пойдем рубить лес, делать заготовку!
"Ребятки" быстро пососкакивали с нар. Врачи тоже не хотели отставать. Всей гурьбой отправились к паровозу. Чумазый машинист сосредоточенно шуровал в топке.
- Сейчас будет топливо! - объявил Котовский.
Из других вагонов тоже вышли люди. Нашлись еще топоры. У кого-то оказались даже санки.
Какой пушистый, искристый снег! Полезли прямиком к лесной опушке. Дима сразу же провалился по пояс. Застучали топоры, с треском падали березки, срубленные смолистые сосны покачивали ветками на снегу. И уже наготовлены дрова!
Вереница пассажиров с охапками дров направляется к тендеру. Котовский распределяет силы, командует, дело спорится, в тендер летят поленья...
Жарко становится от веселой возни! Ольга Петровна тоже вместе со всеми носит охапки. Паровоз дымит, шипит паром. Тендер доверху набит топливом. Все карабкаются в теплушки, отряхивая снег.
Толчок. Еще толчок. Как гудит раскаленная "буржуйка"! Паровоз рванул, буфера вагонов со звоном стукнулись друг о друга. Двинулись дальше, и вот уже семафор какой-то станции. Паровоз нетерпеливо требует, чтобы семафор открыли.
Доктор с пышной шевелюрой протирает стекло окошечка.
- Леса, - говорит он патетически. - Брянские леса.
- Да что вы! Брянские давно проехали.
- Это неважно, зато звучит красиво: Брянские леса!
В Харькове Котовский требовал в штабе армии, чтобы всех врачей отдали в Сорок пятую дивизию. Но начсанарм ответил, что об этом не может быть и речи, и дал ему только одного врача - Ольгу Петровну Шакину. Ее оставляли сначала в харьковском госпитале, но она просила направить ее на фронт, на передовую.
До Синельникова ехали почти в том же составе. Но вот настала пора расставаться Ольге Петровне с товарищами по медицинскому факультету. Пожатия рук, пожелания... Дима явно волнуется, и у него очень несчастный вид.
- Бодритесь, Дима! - кричит из вагона Котовский. - Смелость города берет!
Под Екатеринославом разрушен железнодорожный путь. Здесь нужно распрощаться с вагоном. Всюду военные. Завидев Котовского, радостно приветствуют его.
- Это уже наши! - поясняет Котовский Ольге Петровне. - Понимаете, наши! Сорок пятая железная, дикая! Замечательный народ!
Котовскому подали коня. Ольга Петровна с бойцами продолжает путь на подводе.
- Позавчера в городе-то сидел батька Махно. Выбить-то его выбили, да, смотри, мост он напоследок взорвал, беда-а! - рассказывал возница, серьезный, самостоятельный мужичок.
4
Взорванный мост походил на огромную раненую птицу, раскинувшую крылья. Больно было смотреть на искалеченное, приведенное в негодность такое красивое сооружение.
По сломанному мосту и переброшенным доскам и балкам перебрались на ту сторону.
В городе тоже повсюду следы недавнего боя: выбиты стекла и рамы, дома стали подслеповатыми, сирыми... а вот поваленный телеграфный столб лежит поперек улицы, опутанный заиндевевшими проводами... убитая лошадь ощерила зубы, уставила мутные, невидящие глаза в холодное, безучастное небо...
Город спешно приводится в порядок. Даже приехала кинопередвижка. Котовский разыскал Ольгу Петровну и пригласил ее в кино.
Картина "О семи повешенных". Ольга Петровна ее видела уже. Она больше, чем на экран, смотрела на зрителей. Зал переполнен. Красноармейцы простодушно, как дети, воспринимают картину. Им занятно то, чего другой зритель и не заметил бы.
- Конь-то, конь какой! - удивляется вслух лихой кавалерист, с красным, видимо давно уже прицепленным, бантом на груди, с чубом на лбу и молодецки насаженной на голову буденновкой. - На таком только воду возить!
- Ишь, ишь, улыбается! - разглядывает другой боец девушку на берегу моря в видовой хронике, которую киномеханик прокрутил перед картиной.
"Вот с этими людьми, - смотрела Ольга Петровна на простые, открытые лица, на голубоглазых этих парней, - с этими людьми придется встречаться теперь каждый день, заботиться о них, лечить их, бинтовать раны, торжествовать, когда удастся вырвать из когтей смерти..."
Хотела высказать эти мысли сидевшему рядом Котовскому и вдруг увидела, что он весь поглощен картиной, на лице его горестное раздумье, он морщится, как от боли, неотрывно смотрит на экран.
Картина кончилась, в зал дали свет. Котовский глубоко вздохнул и сказал изменившимся, тусклым голосом:
- Я пережил сейчас заново свое прошлое...
Ольга Петровна за долгую дорогу, еще в вагоне, слышала много его рассказов о Бессарабии, о сестрах, об отце его, о вишневых садах и цветущих акациях. Она понимала, что тоскует он по родным местам. В рассказах его было много чувства, рассказывал он увлекательно. И так они за эти дни подружились, так нравился Ольге Петровне этот сильный, мужественный и в то же время такой душевный, хороший человек!
Может быть, это даже нечто большее, чем дружба? Почему Ольгу Петровну так трогало все, что касалось Григория Ивановича Котовского? Почему она гордилась им, видя, как все вокруг - и бойцы и командиры - с особым уважением, с большой любовью относятся к Котовскому?