Котовский. Книга 2. Эстафета жизни

В конце 1929 года все было наконец утрясено, согласовано, вот-вот должны были все капиталистические страны обрушиться на Советский Союз, оставалось утрясти кой-какие разногласия.

— Освобождение России может произойти гораздо скорее, чем мы все думаем! — вещали заправилы политической жизни.

Дивизии были укомплектованы, дула орудий наведены…

И вдруг из-за океана прилетели потрясающие сообщения, которым никто не хотел верить: там, на Уолл-стрит, на Нью-Йоркской бирже, голубые экраны взбесились, выскакивающие на них значки и цифры вышли из повиновения, все рушилось, все падало, разлеталось на куски. Лопались банки, разорившиеся фабриканты пускали пулю в лоб или выпрыгивали из окна, выбирая повыше небоскребы.

Рябинин только что прочитал в «Нью-Йорк таймс» заявление президента «Нейшнл сити бэнк», что положение в США является фундаментально прочным, и, представив при этом самодовольную жирную физиономию банкира, подумал с раздражением: «Вам-то что! Вы и в ус не дуете!» И вдруг — все полетело вверх тормашками!

Рябинин внимательно следил за газетами. Недурно бы сейчас взглянуть на главный зал биржи сверху, с галерки, куда пускают широкую публику. Любопытное зрелище — поглазеть на ошалелых, вытаращивших глаза, что-то выкрикивающих, мечущихся около стоек, топчущих обрывки бумаг биржевых игроков, на выносимые оттуда трупы разорившихся самоубийц.

Продано в один день тринадцать миллионов акций!

Продано в один день шестнадцать миллионов акций!

Застрелился Кребс! Знаменитый Сидней Кребс! Покончил с собой Ричард Рамсэй!..

Кукурузу зарывают в землю! Кофе пускают на растопку печей! Транспорты рыбы выбрасывают обратно в море!

— Это все, — мрачно говорил Рябинин, откладывая газету. — Мир сошел с ума.

Кабинет Гувера — правительство миллионеров, как его именовали, совещался. Давно ли Гувер провозглашал «вечное просперити»? Где оно, вечное просперити? Кризис перекинулся и в другие страны. Сам Бенито Муссолини вопит. Американский биржевой крах он расценивает как взрыв бомбы.

— Мы поражены не меньше, — вещал он, — чем был поражен весь мир смертью Наполеона.

Прочитав эту фразу, Рябинин спросил:

— При чем тут Наполеон?

Гораздо более встревожили Рябинина мрачные прогнозы директора английского банка Монтегю Нормана: в этом банке лежали деньги Рябинина. Но в конце концов все эти бури его мало касаются. Море бушует, а его шхуна прочно сидит на мели.

Когда к Рябинину в дом ворвался растрепанный, полупомешанный, с мутными глазами все тот же фон дер Рооп, Рябинин не только не пригласил его к ужину, но еле поздоровался и не предложил сесть.

— Я вас слушаю.

Фон дер Рооп без всякого приглашения упал в кресло:

— Я погиб. Я разорен.

— Вот как? И вы были настолько любезны, что пришли сообщить мне об этом?

Фон дер Роопа не образумили ни ледяной тон, ни жестокие реплики. Он был невменяем.

— Господин Рябинин! Мне не к кому больше обратиться… Спасите меня! Под любые проценты!.. Я из осторожности, не зная, что ждет еще Германию, вложил капиталы в одно итальянское предприятие. Оно лопнуло. Но есть еще шанс сохранить его… Господин Рябинин!..

— Я не совсем понимаю, при чем тут я. Даже если бы мы были родственниками. Но мы и не родственники, насколько я знаю.

Наконец до сознания фон дер Роопа дошли слова Рябинина. Он бы разразился упреками, проклятиями, но у него не было сил и на это. Он встал, повернулся и, пошатываясь, побрел к двери.

— Больше этого господина не впускать. Надеюсь, вы его запомнили?

Только сейчас понял Рябинин, как ненавидит этого человека.

Когда закрылась дверь за этим прогоревшим коммерсантом, Рябинин сначала радовался, самодовольно посмеивался, припоминал подробности разговора, а главное, свои реплики. Они казались Рябинину верхом остроумия. Рябинин уж так-то был доволен, что отбрил этого «фона»! Вот бы рассказать кому-нибудь, как все это произошло! Вот бы посмеялись!

Рассказывать, оказалось, некому. У Рябинина не водилось друзей. А теперь даже собственные сыновья — и те нос задрали. Вот и верь после этого, что яблоко от яблони недалеко откатывается!

Настроение Рябинина резко упало. Особенно было ему досадно, что не на ком сорвать злость, некому ни пожаловаться, ни поплакаться.

«Поплакаться?! — все больше распалялся Рябинин. — Ну нет, этого они от меня не дождутся!»

«Они» — это, конечно, сыновья с их чертовой Ecole normale, в которой они пропадают.

И Рябинин, расхаживая по пустынным залам своей огромной квартиры, придумывал самые изощренные козни и каверзы, какими он отомстит неблагодарным детям.

О дальнейших поступках Рябинина было немало пересудов. Многие были даже склонны объяснять все это или старческим слабоумием миллионера или состоянием аффекта.

В самом деле, ну к чему было покупать какой-то там остров, затерявшийся в водах Тихого океана?