Котовский. Книга 2. Эстафета жизни

— Ага, в общем, все это только предисловие, как я понимаю. Догадываюсь, речь пойдет о какой-то моей ошибке. Ну, выкладывай.

— Григорий Иванович! — дрогнувшим голосом возразил Белоусов. — Вы не так сформулировали!

— Сформулировал! Ишь какие словечки завел! Раньше так не говорил.

— Григорий Иванович, видите ли, в чем дело… Работа чекистов заключается в том, чтобы знать. Не обязательно всякий раз пресекать, но знать. Сам Ленин признал, что чрезвычайные комиссии организованы великолепно. Надеюсь, и после реорганизации Чека в ГПУ будем на должной высоте.

— Слушай, Белоусов, ты не доклад ли делаешь о задачах чекистов? Говори, в чем дело? Если о хищениях по линии кооперации, то я уже потребовал произвести ревизию, и жулики отданы под суд. Шипит кое-кто, да ведь и гуси — на что птица — и то шипят…

— Григорий Иванович! Я приехал не как следователь, а как преданный вам по гроб жизни ваш питомец. Какая кооперация? Какие хищения? Ничего этого не слышал! Кто там шипит? Да если когда-нибудь найдется подлец, который хоть одно слово скажет о вас плохое… пусть прахом летит вся моя безупречная служба, но я этого субчика своими руками удушу! Вы не чудотворная икона. Как в каждом человеке, есть, вероятно, и у вас недостатки, хотя лично я никогда их не замечал… но вы человек, живой, настоящий, неутомимый, вы из той породы, о которой будут слагать легенды!

— Ну, завел! Сел на своего конька!

— Нет, серьезно. Не раз еще молодежь возьмет вас за образец, будет стремиться походить на вас. Опять скажете, что я запутался в предисловиях? Ну, перехожу к сути.

— Давай.

— Вы не одного меня поставили на ноги. К вам приходили беспризорники, приходили опомнившиеся люди из стана врагов… Я наблюдал, с каким терпением возились вы с некоторыми. Пьет человек, под пьяную лавочку совершает неблаговидные поступки, а вы опять и опять тычете его носом на правильную дорожку, опять присылаете к Ольге Петровне: перевоспитывай!

— А! Догадываюсь, о ком речь!

— Нет, я о другом. Честное слово, о другом!

— Слушай, тебе не чекистом быть — агитатором.

— Опять напомню замечательные слова Ленина, что хороший коммунист в то же время и хороший чекист. И быть агитатором тоже каждый коммунист обязан. А как же иначе? Дескать, я праведный, а ты как хочешь?

— Не закончить ли нам на этом разговор и продолжить его завтра утром?

— Когда я сообщу, о ком речь, вы сами будете готовы всю ночь слушать: я хочу поговорить о так называемом «Майорчике».

— О Зайдере? Знаю. Прошлое у него неважное.

— Помните, когда вы его взяли в бригаду, на него посыпались жалобы: забирает все, что попадет под руку, грабит местных жителей… угнал лошадей… реквизировал кур… грозил одному человеку какими-то разоблачениями и заставил его уплатить крупную сумму за молчание…

— Да, а сейчас работает начальником охраны сахарного завода. И кажется, неплохо.

— Так как именно вами он рекомендован на завод. Он и поныне бывает у вас?

— Был один раз. А что? Натворил что-нибудь опять? Это на него похоже!

— Изучая один вопрос и совсем по другому делу, не относящемуся к этому разговору, мы узнали подробности о прошлой жизни Зайдера. Вы что-нибудь знаете о том, кем был раньше Зайдер?

— Знаю. В Одессе у него был кабачок «Не рыдай».

— А до Одессы?

— Не спрашивал.

— Слышали что-нибудь о «зухерах»? Зайдер, оказывается, жил в Константинополе и занимался торговлей «женским товаром». Женщинами. Притоны разврата раскинуты по всему миру — там, за рубежом. Это у них в порядке вещей. Стаж обитательниц притонов невелик, через пять-шесть лет их выбрасывают на улицу, и требуются все новые пополнения. Доверчивых девушек заманивали в ловушку разными приемами. Делали публикации с предложением хорошо оплачиваемого места горничной, бонны… Зайдер действовал так: заводил знакомство, женился, но, конечно, по фальшивому паспорту, ехал с молодой женой в «свадебное путешествие» за границу… А затем новобрачная оказывалась где-нибудь в константинопольском гареме или в доме свиданий портового города. Высокая цена на белых женщин держалась в Буэнос-Айресе. В Аргентине за женщину с доставкой платили до двухсот фунтов стерлингов. В царской России они шли по сорок — пятьдесят рублей…

— Ну и гадина! Не знал.

— И сообразителен! Болтает без умолку, но ни слова о себе! продолжал Белоусов. — Я присматривался к нему еще раньше, в бригаде. Мне врезалось в память его лицо — угодливое и хитрое, пресыщенное и жадное. Он ловок, изобретателен, в этом ему нельзя отказать. Дока! Почти неграмотен, зато может быстро считать. Знает несколько слов по-французски, несколько слов по-турецки, немного болтает по-румынски и, не спотыкаясь, шпарит «по новой фене», на языке блатных. Вот это последнее немножко настораживает… Допустим, что все остальное — это, как вы выразились, давнее дело, но с блатными он якшается и сейчас.

Котовский выжидательно посматривал на собеседника.