Котовский. Книга 2. Эстафета жизни

— Собственно, зачем спорить? Зачем весь этот разговор, да еще в таких нервозных тонах? Не собираемся же мы в чем-то один другого убедить? Вы меня не поймете, я вас. Больше скажу, я и сам-то себя не понимаю. Получил недавно письмо — оттуда, из города на Неве, от Крутоярова — слышали про такого? Писатель, выпустил не один десяток книг. Так вот пишет он мне, словно я несмышленый и, как говорят, трудный младенец. Он старается доступно объяснить мне, что оторваться от родины для писателя — смерти подобно. Ничего, говорит, вы не напишете, если немедленно не приедете сюда. Объяснять, говорит, долго и сложно, сами поймете, когда приедете. Нельзя, говорит, русскому писателю в такое время не быть на Родине. И так он написал, что у меня все нутро перевернуло. Ведь мы ничего не знаем о том, что в России свершается, ничего. Вся эта писанина эмигрантской прессы только мозги засоряет. А поэзия? Боже мой! Даже те, кто покрупнее и, как говорится, смолоду захвалены, помилуйте, какой пишут несусветный вздор! «Я ненавижу человечество, я от него бегу спеша». Глупо! Беспомощно! И не самостоятельно: Шопенгауэр! Иные не без таланта, но и талант не выручает, как на Руси, бывало, случалось: сеяли рожь, а косим лебеду. Я уж не говорю о Нине Берберовой, Вере Лурье — вам попадалось поэтическое повидло этих дамочек не то в берлинских «Днях», не то в «Руле»? Мерзость! Грехопадение! Бежать, бежать отсюда без оглядки! Я русский, понимаете вы это? И я хочу отдать своему народу все силы, все способности. Я ничего не знаю об Октябрьской революции, о новой России. Вероятно, мои убеждения наивны, но и того, что я понял, достаточно, чтобы любить эту новую Россию. Вы вот сказали, что готовы усмирять революцию германскими штыками. А знаете, какой роман я издам, приехав в Москву? Называется — «Бескровное вторжение», я и материал собрал, шесть глав написано. Из вороха газетных вырезок, очерков, монографий в роман войдет сотая доля. А жаль! Авторам исторических романов следовало бы одновременно с самим романом издавать все собранные для работы выписки, заметки, справки — какое было бы богатство для изучающего ту или иную эпоху!

— Вы бы без предисловия рассказывали о своем романе, ведь вам именно этого хочется.

— Я и расскажу, вам это полезно послушать. Мой роман «Бескровное вторжение» — это суровое обвинение вам, властителям предреволюционной России. Место действия — Питер, провинция, фронт. Время действия четырнадцатый, пятнадцатый, шестнадцатый годы.

— Да? В советских издательствах не напечатают. Им подавай революцию. Придется вам романчик-то сюда прислать, мы издадим.

— Вряд ли он вам по нутру придется. В нем речь о том, как вы продали Россию, всю, с потрохами. О том, как у русской императрицы, истошно ненавидевшей Россию немки, были в руках все государственные тайны. Выпускалась тогда секретная военная карта с обозначением расположения наших войск. Выпускалась в двух экземплярах — один лично для Николая, другой — для начальника штаба генерала Алексеева. А впоследствии нашли в бумагах царицы эту карту, оказывается, у нее каким-то образом очутился третий экземпляр! Это у немки-то, родственницы Вильгельма!

— Да это же всем известно, это в мемуарах Деникина напечатано!

— А известно ли вам, что Прибалтийский край немцы называют попросту «Erste deutsche Uberseekolonie»[7], что им покою не дает идея: «Das grossere Deutschland»[8], что они ко времени мировой войны тысяча девятьсот четырнадцатого года успели уже захватить ключевые позиции в царской России, завладели русской нефтью, русскими железными дорогами? Куда ни ткнись — немец! Генералы и полковники — немцы, аптекари — немцы, продавцы в магазинах, музыканты, фабриканты, зубные врачи — немцы, немцы, немцы…

— Известно, — с деланно-безразличным видом отозвался Рябинин. — Все это известно. Боюсь, что ваш роман будет скучноват.

— Известно ли вам, что помещение у нас германских капиталов носило завоевательный характер? Что вместе с капиталом засылались и банкиры, чтобы захватить все сферы влияния?

— Но это же азы! Все капиталистические страны так действуют!