Ковалевская

Федор Михайлович совсем рассердился, забился в угол и злобно смотрел на всех. Особенно ненавистен был ему один из родственников Корвин-Круковских со стороны Шубертов, полковник генерального штаба Андрей Иванович Косич. На правах троюродного брата он ухаживал за Анной Васильевной, когда встречал ее у тетушек, давая понять, что «имеет виды». Делал это чинно, благовоспитанно, никого не шокируя. Анюта принимала его ухаживания так же сдержанно и по-салонному приветливо. Вид этого светского, приглаженного, самодовольного красавца, ласковая улыбка, с которой Анна Васильевна слушала его спокойную, уверенную речь, раздражали Достоевского. Он стал нервничать, вмешался в беседу тетушек с какими-то сановными родственниками на тему о различии и сходстве между православием и протестантизмом и стал рубить сплеча евангельскими изречениями, резавшими слух аристократических гостей. Сказал он также что-то о матерях, только и думающих, как бы повыгоднее пристроить дочек.

Слова Достоевского произвели, по воспоминаниям Софьи Васильевны, удивительный эффект. Все благовоспитанные немцы примолкли и таращили на писателя глаза. Затем сообразили неловкость сказанного им и заговорили разом. Достоевский еще раз оглядел всех злобным, вызывающим взглядом, потом опять забился в свой угол и до конца вечера не проронил больше ни слова.

Добрая Елизавета Федоровна скоро простила Достоевскому этот скандал, но дружба между двумя писателями — знаменитым 43-летним и начинающим 22-летним— пошла врозь. «Отношения между Анютой и Достоевским как-то совсем изменились с этого вечера, — рассказывает Софья Васильевна, — точно они вступили в новый фазис своего существования. Достоевский совершенно перестал импонировать Анюте; напротив того, у нее явилось даже желание противоречить ему, дразнить его. Он же, со своей стороны; стал обнаруживать небывалую нервность и придирчивость по отношению к ней; стал требовать отчета, как она проводила те дни, когда он у нас не был, и относиться враждебно ко всем тем людям, к которым она обнаруживала некоторое внимание. Приходил он к нам не реже, а пожалуй, чаще и засиживался дольше прежнего, хотя все почти время проходило у него в ссорах с моей сестрой».

Почти все беседы Федора Михайловича с Анютой, во время его дальнейших посещений Корвин-Круковских, состояли в спорах, главным образом, на тему о нигилизме. Споры продолжались иногда далеко за полночь. Чем дольше оба говорили, тем больше горячились и высказывали взгляды гораздо более крайние, чем те, каких действительно придерживались. «Вся теперешняя молодежь тупа и недоразвита — кричал иногда Достоевский. — Для них всех смазные сапоги дороже Пушкина!» — «Пушкин действительно устарел для нашего времени», — спокойно замечала Анна Васильевна.

Достоевский, вне себя; от гнева, уходил, торжественно объявляя, что с нигилисткой спорить бесполезно и что больше он к ней не придет. На другой день Федор Михайлович приходил, как ни в чем не бывало.

По мере того, как отношения между Достоевским и Анной Васильевной, видимо, портились, дружба 15-летней Софы с писателем возрастала. «Я восхищалась им с каждым днем все более и более и совершенно подчинилась его влиянию, — пишет Ковалевская. — Он, разумеется, замечал мое беспредельное поклонение себе, и оно ему было приятно. Постоянно ставил он меня в пример сестре». Софа краснела от удовольствия и была уверена, что Федор Михайлович интересуется ею больше, чем старшей сестрой. Даже наружность девочки он хвалил в ущерб Анютиной.

В эту пору Софа Ковалевская имела, по словам одной из ее родственниц, красивые, влажные, блестящие глаза, настолько выразительные, что их было бы достаточно, чтобы признать ее красивой, если бы даже все черты ее лица были совсем незначительны. Несмотря на самый неблагоприятный, переходный возраст, девочка была очаровательна со своим умным и живым смуглым лицом, с хорошенькой ямочкой на подбородке. Софа была очень чувствительной, придавала огромное значение любви и успеху у тех людей, которых сама любила, ценила ласку, Анюта же называла это «китайскими церемониями».

Дней за шесть до отъезда Корвин-Круковских в Палибино, когда Елизавета Федоровна и ее сестры уехали на весь вечер, пришел Достоевский и застал Анюту и Софу одних. Пока он беседовал со старшей, младшая решила сыграть любимую сонату Достоевского, увлеклась игрой и не замечала, что делается вокруг. Окончив, оглянулась — в комнате никого, обошла смежные комнаты — нет сестры и гостя.