Кованый сундук

Воронцов, всё это время стоявший молча, с бледным лицом, схватил портфель и устремился к двери.

— Анищенко, за мной!.. Покажите, где все это произошло!

— Есть!

Оба быстро вышли.

А командир дивизии и начальник штаба остались одни. Несколько мгновений они молча смотрели в окно, за которым лежал город. Уже курились над домами трубы; белый в темном небе, поднимался к облакам дымок. Женщины с кошелками спешили к первому открывшемуся магазину, в котором продавали хлеб. В город возвращалась мирная жизнь… А им предстоит ещё длинный путь… Пройдет день, другой — и рассвет встретит их где-нибудь на окраине села, в маленькой глинобитной хатке. Останется позади этот город, с которым у Стремянного связаны самые дорогие воспоминания детства. Когда-то он увидит его вновь?..

— Ну что ж, Стремянной, — сказал Ястребов, гася папиросу, — поезжай, пожалуй, за боеприпасами. Я дождусь твоего возвращения, а потом отправлюсь в полки.

Стремянной ушел. Через минуту его вездеход проехал мимо окна. Но Ястребов уже ничего не слышал. Он сосредоточенно склонился над картой, намечая, как лучше подготовить части дивизии к тому моменту, когда поступит боевой приказ о дальнейшем наступлении…

ИВАНОВ ПРИНИМАЕТ ПОСЕТИТЕЛЕЙ

Весь день Стремянной был очень занят. На артсклад доставили боеприпасы. Прибыло пополнение, его надо было распределить по частям.

Множество дел возникало каждую минуту и требовало немедленного разрешения. Самолеты нарушили связь с одним из полков. Надо помочь начальнику связи как можно быстрее восстановить линию. Надо по поручению командира дивизии побеседовать с только что прибывшими корреспондентами, которых интересуют подробности боев за город.

Одним словом, много хлопот у начальника штаба дивизии!.. Но среди всех своих боевых неотложных дел Стремянной нет-нет, да и возвращался в мыслях к событиям последних дней. Бой на подступах к городу, знакомые улицы со следами пожаров и бомбежек, распахнутые ворота концлагеря… А потом — всклокоченная голова Еременко и его неестественно короткое тело на носилках во дворе госпиталя. Это воспоминание сменялось другим. Палата во втором этаже и актерское одутловатое лицо этого жалкого предателя Соколова… Нет, бургомистра Блинова, то-есть шпиона Зоммерфельда.

Стремянной сам не мог понять, в какую именно минуту он узнал в лежащем на койке человеке того эсэсовского офицера, который прошел мимо него, пряча подбородок в воротник, а глаза — в темную тень очков. Когда он перестал верить рассказу начфина Соколова, такому, казалось бы, простодушному и похожему на правду? И зачем, собственно, понадобилась ему, начальнику штаба дивизии, подполковнику Стремянному, эта рискованная… можно сказать, детская выдумка — потушить в палате свет?.. В сущности, довольно-таки нелепая затея… Разве нельзя было бы опознать в Соколове бургомистра Блинова при свете, просто с помощью фотографий и свидетельских показаний? Недаром Воронцов потом так был недоволен. И как только в голову пришло? Откуда? Наверно, из глубины каких-нибудь мальчишеских воспоминаний, из романтической дали прочитанных когда-то приключенческих книг… Впрочем, если говорить правду, всё получилось не так уж плохо. Если бы ему не взбрело на ум погасить свет, Соколов не вздумал бы пуститься наутек, а ведь именно эта попытка к бегству разоблачила его совершенно. Одним словом, выходит, что недаром были читаны когда-то романтические истории, за которые так попадало от старших. Да, надо сознаться, он любил эти перебывавшие в руках у множества мальчиков, зачитанные до дыр книжки о необычайных приключениях путешественников, мужественных, суровых и благородных, о пустынных островах и пещерах, где спрятаны сокровища, о клочках пергамента с зашифрованными надписями.

Кстати, о зарытых сокровищах. Хотел бы он знать, куда всё-таки гитлеровцы девали картины? Воронцов, пожалуй, прав: они где-нибудь здесь, в черте города, или, во всяком случае, не так уж далеко. Ведь подумать только — может, они запрятаны совсем близко, под полом соседнего сарая например! Сгниют там или крысы их сгрызут, и никто даже знать не будет…

Нет, надо всё-таки заехать к Иванову, узнать, как у них там дела, не нашлось ли человека, бывшего на работах в укрепрайоне, да заодно спросить, не слышно ли чего о картинах. Они как будто собирались начать поиски.

На другое утро, возвращаясь из поездки в полк, Стремянной заехал в горсовет и застал Иванова принимающим посетителей. Десятки людей терпеливо ждали своей очереди в приемной и в коридоре. Уже прибыли два заместителя председателя — они тоже принимали народ, стараясь ответить на многочисленные вопросы, помочь чем можно.

Стремянной поднялся по широкой, ещё не отмытой лестнице и прошел по длинному коридору, в котором, тесно прижавшись друг к другу, стояли люди.

Иванов сидел в холодном кабинете, с усталым, отекшим лицом. Перед ним стояла пожилая женщина в черном вязаном платке и старом, защитного цвета ватнике, аккуратно заплатанном на локтях.

— Я всё понимаю, — тихо говорил Иванов, — мне всё ясно, Клавдия Федоровна!