Коварная

Больше я ничего не услышала, потому что мы с Вэл сели в автомобиль, а Трэвис отвёл мать прочь. Когда дверь закрылась и мы остались одни, я сняла очки, они были ни к чему в прохладном полумраке салона.

– Наверное, она хотела… – начала Вэл.

Но я перебила её:

– Она могла поговорить со мной в течение последних двух недель. Ей нужны деньги, деньги для Маркуса, за второй семестр. Только вот она не знает одного, я уже заплатила за его учёбу. Уверена, она опасается того, что они позвонят ей, чем поставят в затруднительное положение.

Вэл пожала плечами.

– А, может, она всего лишь хотела предложить тебе свою поддержку.

– Может, – равнодушно согласилась я. – Всё бывает в первый раз.

И в тот же момент я увидела через стеклянную перегородку, как дверь со стороны пассажирского сидения открылась, и в лимузин сел Трэвис. Выдохнув, я откинулась на мягком кожаном сидении, закрыла глаза и вздохнула.

– Думаю, мне стоит выписать тебе что-нибудь. Не слишком сильное, но такое, что позволит тебе хорошенько поспать всю ночь.

Вспомнив о Броди, я ответила:

– Прошлой ночью я хорошо выспалась. Мне просто хочется, чтобы всё это побыстрее закончилось.

Она похлопала меня по руке.

– Всё уже почти закончилось.

Я ничего не ответила, меня одолевали сомнения. Почти закончилось, а закончилось ли? Машина тронулась. Мы двигались неспешно, и я почти сразу заскучала по тому, как быстро ездил Трэвис. Мне пришло в голову, что если бы они с водителем поменялись местами, Стюарт бы уже давно надёжно покоился за мраморной стеной.

Должна ли я была чувствовать вину за смерть Стюарта или за его страдания?

Я представила себе его таким, каким видела сотни раз за последние девять лет. Представила его сидящим в том кресле: самодовольное выражение на его лице, когда он, наконец, позволял мне снять повязку и наушники. С самого начала я знала, что когда он приказывал мне снять их, всё моё внимание должно было быть сконцентрировано только на нём.

Прошлое.

Поднявшись с кресла, он подошёл ко мне, и сел на краешек кровати. Его голубые глаза сияли.

– Тори, моя Тори… – ласково шептал он, стирая большим пальцем мою размазанную тушь. – Не нужно слёз. Ты просто чудо! Наш друг был невероятно доволен.

Я никогда не знала, что мне отвечать на такие слова. Хорошо? Ура? Или быть честной? Плевать я хотела, мать твою. Я ненавижу каждую секунду, проведённую здесь. Подходящего ответа просто не было.

Его рука опускается к моему влагалищу: его пальцы ласкают мои припухшие губы, массируют клитор.

 – Ты охрененно красивая, когда кончаешь. Видела бы ты, как возбудился наш друг от твоего маленького пре-шоу. У него встал ещё до того, как он коснулся тебя.

Я закрыла глаза. Повязка на глазах была благословением. Этого я видеть не хотела. Не хотела быть частью происходящего.

– Посмотри на меня.

В душе клокотали стыд и отвращение, но я открыла глаза.

– Я уже говорил тебе, чтобы ты не стыдилась реакции своего тела.

Руки Стюарта путешествуют по моему обнажённому телу и останавливаются, чтобы поласкать мои чувствительные соски. Стоило ему только прикоснуться к ним, как я невольно вздрогнула. Его рот тут же накрыл сначала один сосок, потом второй. Его губы и язык нежно ласкали их. И, против моего желания, они затвердели.

Его дыхание учащается.

– О, чёрт! Ты такая отзывчивая. – Его голубые глаза смотрят вопросительно. – Грудь болит?

– Да, – хриплым голосом ответила я. Это было первым моим словом за последние два часа.

– Прости, милая. Наш друг оставил зажимы чуть дольше, чем мы рассчитывали. Он просто очень увлёкся остальными частями твоего тела, например, этой вожделенной киской. – Его большие ладони накрыли каждую из грудей.– Позволь, я сделаю так, что им станет лучше. Откинься на кровать. Я сделаю так, что тебе станет лучше.

Мне не хотелось откидываться на кровать. Мне хотелось принять душ и уехать отсюда. Но это не входило в планы Стюарта. Он наслаждался вторым раундом не меньше, чем первым. Его нежный голос и забота не могли сбить меня с толку.  Я знала своё место. Пока мы находились внутри склада, я играла навязанную мне роль. Я была его шлюхой. Мне было дозволено ответить это кроткое «да» только лишь потому, что Стюарт задал мне прямой вопрос. Не спроси он ничего, не имели бы значения ни боль, что я испытывала, ни моё душевное смятение – мне не разрешалось говорить. Дома я могла заигрывать или касаться своего мужа сама. Могла проводить пальцами по его широкой груди или плечам. Могла обвить его ногами, пока он загонял в меня свой член. Дома, или во время наших путешествий, я могла вылезти из кровати и пойти в туалет или ванную, чтобы привести себя в порядок. Но не здесь. Здесь я ждала, когда мне прикажут.

Откинувшись назад, как мне было сказано, я оставила руки лежать по бокам, молясь, чтобы они там и остались.

– Моя умница. А теперь, возьмись за изголовье кровати.

Я покорно подняла руки, и боль в плечах заглушила боль в сосках.