Маргарет могла целый день болтать с Маккеем или Гордоном, а ему было совершенно безразлично: мысли не путались, дыхание не сбивалось, руки не дрожали, как у юнца со своей первой женщиной.
С такой, как Маргарет, он бы никогда не терял самообладания и – видит Бог! – не знал, что такое ревность. По сравнению с гордой, смелой и яркой Беллой, которая, казалось, не упустит случая взбрыкнуть, Маргарет была милой, приятной девочкой, с которой нужно обращаться очень бережно… и умирать со скуки.
Лахлану было бы страшно даже прикоснуться к ней, такой робкой, точно котенок, не говоря уж о том, чтобы проделать те штуки, о которых он мечтал, едва взглянув на графиню.
Маргарет никогда не отважилась бы воевать во имя своих убеждений (пусть даже наивных), выполнять то, что полагала своим долгом, хотя и рисковала быть обвиненной в предательстве. Ей не достало бы сил воодушевить напуганных женщин и детей в таких условиях, когда в отчаяние впадали даже закаленные в боях воины.
Лахлан пробормотал ругательство, пробираясь между деревьями. Неудовлетворенное желание не давало ему покоя, но раздражало не только это. Он не сомневался, что здесь кроется что-то еще. И это что-то беспокоило по-настоящему.
Дьявол! Скорее бы вернутся на острова! Он, коренной островитянин, начинал сходить с ума, если приходилось торчать на суше, а здесь еще и эта женщина… Похоже, он и впрямь сошел с ума, если непрестанно думает о ней, хотя о женщинах позволительно думать только в спальне, иначе беда.