Коварство мыльных пузырей

— Я всегда так буду ходить, — повторила я упрямо.

Варя промолчала.

— Меня не сломить. Она вздохнула.

— Я все равно докажу свое право быть красивой.

— Самое главное, чтобы ты сама себе нра вилась.

— А я нравлюсь.

— И это отлично. Но все равно в плане макияжа надо с Настей посоветоваться. Она тогда тебя накрасила не так вызывающе. И это… Ярик… — Варька посмотрела на меня жалобно-жалобно. — Ярик, тебе очень идут волосы.

Пришло мое время вздыхать. Если бы ты знала, Варечка, что не получается у меня волосы укладывать.

Мы поднялись в кабинет и заняли свои места. Я вытянула уставшие с непривычки ноги и спряталась за наушниками.

Перед самым звонком прибежали Настя и Точка.

— Ой, Птица, ты брови, что ли, выщипала? — бросила на ходу Женька.

— Кто тебя учил так губы красить? — подавилась Настя.

— Я так буду ходить всегда, — строго сказала я, прекращая всю их болтовню.

— Креативно, — фыркнула Волоточина.

— Смело, — уважительно протянула Настя.

Наверное, декабристы на выселках чувствовали себя гораздо лучше, чем я в школе. Не, ну там мужики, черные избы с мочевым пузырем вместо окна и они — вся из себя такая интеллигенция. Вот и я была сейчас тоже убогой, безрукой интеллигенцией, которая наивно полагала, что кефир сразу в пакетах на деревьях растет. Неприспособленная я к жизни в теле женщины. Ну, то есть не конкретно в теле женщины, а в ее примочках — шпильках, макияже, прическе, одежде. Это так утомительно и совершенно не по мне. А самое ужасное — ни тебе щеку почесать, ни глаза потереть, ни в руку подбородком упереться. Но ладони так и тянулись, так и тянулись к лицу: то глаз предательски зудел, то нос чесался, то еще чего-нибудь. И как Настя ходит целый день накрашенная? Я уже к обеду всю свою красоту рукавами растерла. Зато одноклассники отрывались — шушукались и по смеивались. Учителя сначала шарахались, потом все как один спрашивали, хорошо ли я себя чув ствую. Я криво улыбалась и говорила, что теперь так буду ходить всегда. Они усмехались, но ничего не говорили. Точка утверждала, что у меня такой решительный вид, что даже Монсеррат Кабанье, наша директриса, должна была согласиться с моим решением. Только Пушок… Грымза! Физичка выгнала меня с урока со словами, чтоб я «умылась, а то такой слой косметики может по вредить моим мозговым импульсам». Забила я на импульсы. Сорок пять минут курсировала по коридору — училась ходить ровно, держать осанку и смотреть на всех так, словно я богиня. Если бы только окружающие знали, как плохо чувствовала себя богиня на каблуках, как болели ее ножки и как нервировала юбка. Вот даже в футбол на перемене не погоняешь с друзьями, пиная чужую сумку, эх… Ладно, до конца всего два урока, уж как-нибудь переживу. Мне бы день простоять да ночь продержаться…

— Яра, привет! — раздался в трубке радостный голос Ахмеда на последней перемене, когда мои несчастные конечности окончательно опухли от мозолей в неудобной обуви, а подошва покрылась кровавыми волдырями.

— Привет, — расцвела я в улыбке.

— Можешь спуститься вниз, у меня для тебя подарок.

— Какой?

— Увидишь.

Я тяжело вздохнула и похромала на первый этаж. Спускаться вниз в сто раз хуже, чем подниматься. Где вы, мои кроссовочки? Где вы, мои милые?

Лицо Ахмеда надо было видеть. Оно вытянулось, глаза расширились, а рот приоткрылся. Потом он причудливо изогнул брови.

— Я так буду ходить всегда, — спокойно и твердо сообщила я ему.

— По-моему, несколько ярко, нет? — проблеял он, внимательно осматривая меня с ног до головы.

— В самый раз. Ты против?

— Вовсе нет, — замахал он руками, пятясь назад. — Но…

— И никаких но!

— Диск, — суетливо протянул он мне пластиковую коробочку.

— Мияви! Родной! — Чуть не скончалась я от счастья.

Потом покосилась на окна нашего класса и решила, что не буду его целовать. А то помада на щеке останется.

— До вечера, — осторожно и мягко пожал он мою руку.

— Да, звони, — улыбнулась я, прижимая диск к груди. Настоящий, из Японии, как у них! Боже-боже-боже! Хотелось взвизгнуть от счастья.

Ахмед не удержался, хихикнул, рассматривая меня, а потом быстро пошел к машине. Опять с родителями куда-то ездил. Я поежилась под колючими порывами ветра. Надо идти в школу, а так не хочется.

Сказать честно, до дома я еле доковыляла. Девчонки то шли быстро, то еле ползли. У меня горели ступни и мучительно хотелось разуться. Я ползла за ними, проклиная ту минуту, когда согласилась пойти до дома пешком. Вроде бы идти всего несколько остановок, но уж лучше бы я поехала на маршрутке. Диск Мияви был надежно спрятан в сумке, и мне не терпелось услышать японские страдания. Почему-то под Мияви мне удобнее всего тренироваться. Как-то вот настраивает он меня. Мои ноги… Кто придумал шпильки? Какой садист? Мои ноженьки…

— Девчонки, может, в «Слона»? — Глаза Вари горели огнем, а на щеках выступил румянец.

Ну точно, Поэт туда притащится. Опять будет институт прогуливать.

— Не, я пас. У меня это… — Я показала сапоги.

— Птица, может, мне тебе несколько мастер-классов провести по хождению на каблуках и макияжу? — любезно предложила Настя.