Коварство потаённых. Ведунья

— Вставай, ма, чего ты, — обхватила мать Маришка. — Что по двору кататься, идём уж в дом.

К обеду, кое-как успокоив мать, напоив её отваром душистой травы, что собирала у реки, да поставив на огонь томиться щи, Маришка заторопилась к дому старосты. Больно уж тревожно стало, что за напасть такая приключилась по всей округе.

Не сняв передника, Маришка выскочила из боковой калитки и огородами помчалась на край деревни. Добежав до проулка, свернула влево и, перескочив через низенький покосившийся плетень, одним махом взлетела на пригорок. Промчавшись вдоль сарая, она повернула было к дому, как вдруг на углу столкнулась с Глашкой. Сошедшись лоб в лоб, от неожиданности обе они вскрикнули, и, отшатнувшись, Маришка чуть не упала, ступив левой ногой в крапиву.

— Ой, Маришка, что делается! — едва увидев её, запричитала Глашка. — Верно говорят, до самой Афанасьевки мор дошёл! Скотина вся полегла, только у лесника на дальней заимке осталась Бурёнка старая. Лекарь ему и говорит, мол, забивай. А он ни в какую: «Ты что, родимый, как же я без коровки-то? Где ж молоко-то брать?» Тот осерчал, да как даст по столу: «Забивай, говорит, дурак необразованный, корова твоя и так сдохнет, одно, что пока язв нет, а так всё едино, больна она. Да чтоб зараза дальше не пошла, забить надо».

— А что за лекарь-то? — выпалила Маришка.

— Да кто ж его знает, сказывают, с самого города прислали. Говорит, мол, зараза такая, что мочи нет. Коровьей оспой кличут, и до того гадкая, что если сегодня одна телушка в стаде захворает, то завтра уж всё стадо на убой пускать надо, а это, почитай, без малого шестьдесят голов. Ох, горе-то, слыхала вон, как бабы плачут? — Глашка мотнула головой в сторону дома старосты, откуда доносился заунывный вой, перемежавшийся всхлипами и причитаниями.

Но не вслушивалась Маришка, потому как бросилась ей в глаза красная сыпь на правой Глашкиной щеке. Растёкшись от глаз до самого подбородка налитыми красными буграми, она лоснилась на солнце, создавая впечатление, что вот-вот лопнут эти бугры, как виноградные гроздья, и брызнет из них скопившаяся внутри кровавая жижа.

— Что это у тебя со щекой? — внезапно испугавшись, пискнула Маришка.

— Где?

— Да вот, на правой. Утром же не было!

— Ой, больно, — вскрикнула Глашка, едва дотронувшись рукой до повреждённой кожи.

— Да у тебя ж вся щека в этом!

Застывшая на мгновение Глашка ощупывала кончиками пальцев вздувшуюся пузырями кожу, как вдруг один из них лопнул, разбрызгивая вокруг кровь и гной. Охнув, Глашка метнулась прочь, на ходу бормоча:

— Да что ж это, и у меня тоже вылезло?

— Стой! — крикнула ей вслед Маришка. — Тебе к лекарю надо! Тут же он, у старосты! Да погоди ты!

Но Глашки уж и след простыл.

Постояв немного, собравшись с мыслями, Маришка направилась к дому. Едва она завернула во двор, навстречу ей поплыл женский плач. С полсотни деревенских баб осаждали дом старосты, беспорядочно штурмуя крыльцо. На нижней ступени, сдерживая могучей грудью натиск толпы, стоял сам поп Агафон, видать, приехавший с лекарем, пытаясь увещевать перепуганных баб раскатистым басом:

— Куда, куда ж вы прёте все сразу, по очереди давайте, один же он, лекарь-то, а вас много!

На верхней ступени крыльца стоял низенький лысоватый мужичок в дорогом справном жилете, сразу видать, городской. Поблёскивая на солнце очками в металлической оправе, он говорил стоявшей перед ним девице:

— С молока, с молока, видать, и пошла зараза. Скотина-то, вишь, больная была, а ты молока и тяпнула. Видать, молоко-то гнилое оказалось. Ну, теперь уж ничего не поделаешь.

Всхлипывая, девица цеплялась за его плечи своими худыми руками и, словно паук, перебирая тонкими пальцами по солидному жилету, голосила:

— Да как же так, родненький, неужто мне теперь вот так всю жизнь жить? Я ж с самой Афанасьевки за тобой еду. Ну дай хоть мазь какую, любые деньги заплачу!

И, не дождавшись ответа, совала ему в карман мятую бумажку.

— Дура ты! — в сердцах сплюнул лекарь. — Спасибо скажи, что жива осталась! Валялась бы сейчас посреди двора с языком наружу, что твоя телушка. Оставь, говорю! — скривился он, в очередной раз сбрасывая с себя приставучие пальцы. — Не лечится это. Говорят же тебе, нету, нету снадобья! Не лечится!

— Да как же нам ходить-то теперь? — внезапно взвыла какая-то баба из толпы. — Нечто с такими рожами можно людям показываться?

— Тьфу, надоели! — ругнулся лекарь и, решительно отодрав от себя девицу, бросил старосте:

— Скотину на убой, а этих всех прочь. Мне здесь делать нечего, ещё до самой Афанасьевки четыре села объезжать.

И решительным шагом лекарь проследовал в избу, захлопнув за собой дверь.