Ковбои и индейцы

Эдди занимал отдельную комнату, но матрас там был тонкий и бугристый, поэтому днем, когда Паук уходил, Эдди валялся на его кушетке, пытаясь хоть немного поспать. В комнате Паука на черном столе у стены стояла компьютер. В углу находился книжный шкаф с весьма впечатляющим набором книг — биографии художников эпохи Возрождения, романы на французском, тонкие томики стихов, но эти книги явно никогда не читали. Они были расставлены очень аккуратно, по цвету корешков, начиная с красного на нижних полках и заканчивая фиолетовым на верхней.

Жилье неплохое, только вот очень сыро. Зимой одежда Паука становилась волглой, жесткой, от сырости плесневела; чтобы хоть немного защитить ее, он покрыл внутренние стенки платяных шкафов толстым слоем фольги. Эдди не сразу к этому привык: открывая дверцу шкафа, он порой в испуге отскакивал назад, увидев свое отражение. Паук, похоже, тратил все свои деньги на шмотки. Каждые выходные он притаскивал домой огромные пакеты с новомодной одеждой из Сохо или с Кингз-роуд. В конце концов Эдди примирился с доморощенной системой защиты от влаги.

Брикстон — славное местечко, в особенности летом: множество фруктовых ларьков, лавчонок, больших магазинов, где продавали по сниженным ценам старые аудиозаписи, и прорва людей, пытающихся всучить вам совершенно ненужные вещи. Эдди нравилось гулять по главной улице, заглядывать в окна, смотреть на рокеров, и уличных певцов, и красивых девушек, слушающих хип-хоп, громыхающий из кафе и контор заказа такси. Здесь он увидел таких чернокожих, каких в жизни не встречал, — кожа у них была до того темной, что на ярком солнце казалась не черной, а темно-синей. По-ирландски чернокожих именно так и называют: fear gorm, синий человек. Впервые в жизни Эдди уразумел смысл этого выражения.

В Брикстоне всегда играла музыка. В квартирах, на рынке, в парикмахерских — везде звучал регги, соул, бибоп-джаз, блюз. А воскресными утрами к этому разнообразию присоединялись звуки гимнов из церкви пятидесятников.

Паук сводил Эдди в расположенный над прачечной клуб, где всю ночь играли блюз. «Мутные воды» и «Воющий волк». Роберт Джонсон и Элмор Джеймс. Джонни Уинтер, Сонни Терри и Брауни Мак-Ги[54]. Строго говоря, это был клуб только для черных. Однако Паука пускали туда без проблем, поскольку однажды он оказал хозяину какую-то услугу, о которой не любил распространяться. С Эдди проблем тоже не возникло, потому что он был ирландец. В темном и маленьком помещении пахло «травкой». Опилки на полу, банки с пивом, бутылки с ромом. Вместо столов доски, положенные на ящики из-под пива. Музыку включали на полную мощность, выводя уровни на максимум. Иногда играли и «живьем», молодые ребята с расстроенными гитарами пели печальный блюз, злая всклокоченная девица долбила по клавишам старенького пианино и что-то визжала о полиции. Паук сказал, что это и есть настоящий блюз. Он сказал, что главное в этой музыке — чувство и что блюз не имеет ничего общего с суррейскими ребятишками из среднего класса, которые играют на электрогитарах, полученных от мамочек в честь окончания колледжа. Иногда Эдди и Паук сидели здесь всю ночь, не говоря ни слова, потому что музыка была слишком громкой, — единственные белые в клубе. Им не было дела до враждебных взглядов, они смеялись и пили, чувствуя себя почти счастливыми.

Однажды в пятницу вечером они пошли в Академию посмотреть на «Погиз». Но очереди оказались слишком большими, и войти они не сумели. Паук был раздосадован, а Эдди облегченно вздохнул. Здесь кишмя кишели ирландцы, все молодые и все пьяные. Он по-прежнему панически боялся встретить Марион или кого-нибудь из ее подруг. Ему с такой ситуацией не справиться, но Пауку об этом не скажешь. На обратном пути Эдди притворился, что тоже огорчен. Знал, что ведет себя как полный дурак, но ничего не мог с собой поделать.

В эти недели ему иной раз хотелось позвонить Марион, просто сказать, что с ним все в порядке, и выяснить, как дела у нее. Несколько раз поздним вечером он обнаруживал, что стоит в телефонной будке, с трубкой в руке, и набирает номер «Брайтсайда». Однажды он все-таки позвонил; трубку взял мистер Патель, голос его звучал тепло и дружелюбно. Эдди едва не заговорил с ним, хотел просто поздороваться, попросить Марион, объяснить ей все, сказать, что ему очень жаль и что он хочет, чтобы они остались друзьями. Но все-таки повесил трубку. В следующий раз, когда он позвонил, к телефону подошел кто-то незнакомый — молодой азиат, с мягким шепелявым голосом.

Эдди пытался и письма писать, длинные абзацы самооправданий, тонкие смеси большой откровенности и большой уклончивости. А как-то ночью, осушив бутылку «Саутерн комфорт»[55], сел и написал все как на духу, ничего не скрывая, не стараясь щадить ни чувства Марион, ни свои собственные. Наутро он все разорвал и выбросил, даже не потрудившись прочесть. В глубине души он знал, что время откровенности миновало. Прошел уже почти месяц после его бегства. Разве сейчас напишешь ей, вот так просто, будто происшедшее между ними еще можно объяснить?