Ковбой

Фройляйн Марта обернулась очень быстро, ему и ждать почти не пришлось. Поначалу Бестужев хотел дать ей денег, но тут же отказался от этой мысли: она наверняка обиделась бы, не тот человеческий типаж…

– Извозчик вас ждет, – сказала фройляйн Марта.

Она как-то странно держала правую руку – сжав ее в кулак, пальцами вверх. Бестужев сказал искренне:

– Не знаю, как и благодарить вас за заботу, дражайшая фройляйн Марта.

– Это мой долг, – сказала она не без волнения. – Лео, послушайте… Такой приличный молодой человек, как вы, просто обязан верить в Бога… Вы ведь верите?

– Конечно, – сказал Бестужев чистую правду.

– Теперь, после вашего чудесного спасения, нет сомнений, что Господь печется о вас, он спас вас из этого ада…

– Мне хотелось бы так думать, – серьезно сказал Бестужев.

– И тем не менее вы не носите креста… Это плохо.

Бестужев смущенно пожал плечами. Не объяснять же, что свой нательный крест перед поездкой пришлось снять: господин Фихте по документам числился лютеранином, следовательно, нужно было соблюсти маскарад до мелочей – а откуда бы у лютеранина на шее оказался крест?

Фройляйн Марта разжала пальцы, сказала чуть застенчиво:

– Я позволю себе… Наклоните голову, Лео.

Бестужев покорно склонил голову, и сестра надела ему на шею католический крест из какого-то серого металла на прочном черном шнурке. Бестужев самостоятельно заправил его под ворот рубашки.

– Храни вас Бог, Лео…

Глава четвертая Калиф на час

Они спустились на обширный пустынный двор, выметенный до немыслимой в России, да и в иных европейских странах, чистоты. Перед крыльцом стоял запряженный сытой гнедой лошадью черный экипаж с опущенным складным верхом, довольно-таки напоминавший российскую извозчичью пролетку. Сидевший на козлах человек при виде Бестужева вежливо приподнял котелок.

Несколько поодаль помещался плотный усатый мужчина в сером фартуке и кепке, приставив к ноге метлу, словно гвардеец винтовку. На Бестужева – как и на всех остальных, впрочем – он смотрел без всякого интереса.

Экипаж тронулся. Обернувшись, Бестужев помахал немке рукой, увидел, что она мелко, торопливо осеняет его вслед крестным знамением. Сказать по совести, его это чуточку растрогало – много лет прошло с той поры, как женщина подобным образом провожала его навстречу опасностям, да и женщины этой давно уже не было на свете…

Он увидел еще, что колеса экипажа оставляли за собой едва заметный грязный след – и к нему с метлой наперевес с бравым и решительным видом направился дворник в сером фартуке. Не подлежало сомнению, что через минуту вновь воцарится безукоризненная чистота.

«Да, на это немцы мастаки», – подумал Бестужев с невольным уважением. Что касается их пресловутой законопослушности, все не так однозначно, и законопослушность сия вызвана не каким-то особо благородным складом души, а энергичнейшими мерами властей, принимаемыми на протяжении столетий. Ему случалось говорить со знатоками вопроса. Взять хотя бы незаконных порубщиков леса: лет триста назад тевтону, застигнутому за этим неблаговидным деянием, без особых церемоний взрезали живот, вытягивали чуть-чуть кишку, прибивали ее гвоздем к дереву, а потом гоняли вокруг означенного дерева до тех пор, пока все кишки на него не намотаются. Несколько столетий подобных процедур дали свои плоды.

А впрочем… Чистоту и опрятность в немцев, об заклад можно биться, вовсе не вколачивали столетиями жесточайших наказаний, здесь какие-то другие механизмы сознания должны действовать, не имеющие отношения к страху перед строгой карой…

Экипаж выехал на улицу. Извозчик обернулся к нему (определенно за сорок, незамысловатое, простецкое лицо):

– Прикажете в Гарлем? В дом герра Виттенбаха?

– Подождите, – сказал Бестужев. – Вы, должно быть, не совсем правильно поняли фройляйн Марту… Остановитесь у обочины, будьте так добры… Прекрасно. Как вас зовут?

– Хайн, майн герр.

– Вы давно здесь?

– К зиме будет двадцать три года, господин инженер.

– И с тех пор не бывали в фатерланде?

– Увы, майн герр, как-то не сложилось. Семья, дети, заботы…

Вряд ли этому простодушному малому уточняли, что Бестужев – не подданный Германского рейха, а австриец. Бестужев сказал весело:

– Следовательно, у вас давненько не было случая лицезреть и изображения нашего обожаемого кайзера?

– Ну почему же, майн герр. В Народном доме висят великолепные портреты кайзера.

– Ну, это немного не то… – сказал Бестужев. – Вряд ли вы видели такие портреты нашего монарха…

Он достал из бумажника и положил на широкую ладонь кучера золотую двадцатимарковую монету с профилем помянутого обожаемого монарха. Хайн рассматривал ее с большим интересом – и, как подозревал Бестужев, дело тут было не столько в изображении его величества Вильгельма Второго, сколько в приятной тяжести благородного металла. Америка, конечно, земля обетованная для приезжего европейского люда, но вряд ли и здесь простой извозчик так уж часто держит в руках подобные монеты…

Кучер протянул ему монету с видом самую чуточку скорбным.