Ковбой

Буквально через две минуты другой служащий, гораздо моложе и суетливее (а следовательно, ниже по рангу), опять-таки сносно изъяснявшийся по-французски, с надлежащим почтением проводил Бестужева к высоченной глухой двери, над которой огромная ажурная стрелка стояла у первой из множества цифр, расположившихся полукружием. Дверь распахнулась, за ней обнаружилась целая маленькая комнатка с панелями из красного дерева и мягким диванчиком, им поклонилось крайне диковинное для Бестужева создание: совершенно чернокожий человек с большими вывороченными губами и лиловатыми белками глаз, в белой с красным позументом униформе и шапочке баночкой. Негров Бестужев видел в жизни всего лишь дважды, в Париже, и то на значительном расстоянии – так что зрелище для него было предельно экзотическое, любопытнее даже, чем здешнее многолюдство и высоченные здания.

Комнатка, оказавшаяся кабиной лифта, поплыла вверх. Вскоре услужающий, содрогаясь от наигранного восторга, показывал Бестужеву номер – обширный, роскошный, но после всех нью-йоркских сегодняшних впечатлений уже ни капельки не поражавший. В конце концов, на «Титанике» были помещения и роскошнее…

– Да, я понял, – сказал Бестужев лениво в ответ на очередное пояснение. – Как ни странно, этот предмет и у нас в Европе именуется постелью, а этот – письменным столом…

Явственная ирония в голосе молодого человека ничуть не смутила, и он еще какое-то время демонстрировал ванную, кабинет, огромный пустой гардероб (коим Бестужеву не было нужды пользоваться). Наконец, то ли утомившись, то ли, что вероятнее, посчитав свою миссию оконченной, служащий вопросил:

– Месье желает отдохнуть?

И принял тот выжидательно-равнодушный вид ожидания чаевых, что свойствен его собратьям по всему миру. Усмехнувшись, Бестужев сказал:

– Вас, конечно, ожидает вознаграждение, друг мой, но – несколько погодя. Вы мне еще нужны. Не считаете же вы, что я и далее буду расхаживать вот так, словно какой-то поденщик? – он с капризным видом потеребил полу собственного пиджака. – Так что чаевые вас ждут солидные, но их, юноша, придется сначала отработать… Итак…

В течение следующих двух часов он был занят до предела. Можно бы сказать, трудился не покладая рук, но трудились-то как раз другие. Американская деловитость и размах обернулись к нему самой приятной и положительной стороной. Очень быстро нагрянул приказчик из респектабельного магазина готового платья – двое чернокожих в униформе, ничуть не похожей на гостиничную, везли за ним длинные никелированные стойки, укрытые полотняными чехлами, под которыми обнаружились аккуратные ряды костюмов. Тут же и галантерейщик нагрянул, в сопровождении увешанного картонными коробками слуги, на сей раз, должно быть, для разнообразия, самого что ни на есть белокожего. А там объявился и обувщик, за которым шагали двое, черный и белый, неся множество коробок другой формы и гораздо меньшего размера. За ними в номер влетели еще трое субъектов, опять-таки с носильщиками…

Ощущая себя этаким калифом на час, Бестужев без всякого стеснения перемещался среди этой деловитой толчеи, то примеряя что-то, то выбирая, прикидывая, прикладывая, присматриваясь и без стеснения требуя объяснений, когда считал, что таковые необходимы.

Через два часа эта коловерть прекратилась, вся орава схлынула из номера, без малейшего прекословия приняв чеки, выписанные Бестужевым без особой сноровки, но старательно (он еще в Вене попрактиковался на всякий случай в этом занятии, как-никак Фихте обязан был такое уметь). Следом испарился служащий, судя по лицу, искренне обрадованный честно выплаченным вознаграждением, – Бестужев взял в банке немного американской наличности на текущие траты и вдобавок, старательно выжимая из благоприятной ситуации максимальную пользу, расспросил Скаддера, сколько чаевых полагается давать и в каких случаях – так, чтобы и скрягой не показаться и не предстать чудаком, готовым разбрасывать направо и налево шальные деньги.

Подошел к высокому зеркалу в резной деревянной раме, необозримому, как сибирские просторы. Ну вот, совсем другое дело. В зеркале отражался респектабельный молодой человек в темно-коричневом костюме, жилете в тон, крахмальной сорочке и темно-синем галстуке, в безукоризненных штиблетах и новехонькой шляпе. В карманах имелись все необходимые мелочи вроде носового платка, блокнота с карандашиком в футляре, гребенки и тому подобного. Казенные фонды получили некоторое кровопускание – но ничего тут не поделаешь, как-никак он и не собирался наряжаться в самое дорогое, просто-напросто следовало придать себе некоторую респектабельность, потому что иначе нельзя…

Положил шляпу на столик у зеркала, скинул пиджак, распустил узел галстука, подошел к окну и какое-то время смотрел с высоты десятого этажа на уличную суету внизу – звуки не долетали, заглушённые солидными оконными рамами, люди, экипажи и автомобили выглядели маленькими и оттого не впечатляли.