Ковчег

– Тогда, может, чайковского? – отозвался муж явно заготовленной заранее шуткой, пошел на кухню греметь чайником. А Людмила Михайловна скинула сапоги и теплый платок и сделала по коридору пару легких балетных шажков. Ах, как это было прекрасно! Ногу прямо, носочек потянуть вперед, шаг, еще шаг – и она оттолкнулась от пола и взлетела, проплыла на вдохе метра два и снова нежно коснулась тапочками паркета. Сморгнула, оглянулась. Одной рукой схватилась за стену, другой – за сердце. Потом руку от сердца отняла, потрогала лоб. Не горячий, даже наоборот, с мороза совсем еще холодный.

– Ну, где ты там? – позвал из кухни муж.

– Пойду переоденусь, – ответила Людмила Михайловна громким, по возможности самым обычным голосом. Пошла в комнату, тщательно отпечатывая каждый шаг на паркете. И только когда прикрыла за собой дверь, попробовала еще раз. Подалась немного вперед, потянулась вверх и осторожно оттолкнулась правой ногой от пола. И поплыла по воздуху мимо книжного стеллажа, мимо привычно застывших в раме на стене шишкинских сосен, с восторженным удивлением чувствуя, как тело наполняется неземной легкостью. Мягко опустилась на диван, выдохнула и закрыла глаза.

«Что это? Боже мой, что это? – подумала Людмила Михайловна. – Так не бывает. Но как это прекрасно!»

Вздохнула, счастливая, с тихой улыбкой на губах. Потом спохватилась, стала расстегивать блузку. Уже в халате, стараясь внятно запечатлеть на полу каждый свой шаг и даже нарочито пришаркивая, прошла в кухню. Опустилась на стул, стараясь почувствовать, как переместился в теле центр тяжести. Или центр легкости. Ладонями обхватила чашку, словно для того, чтобы удержаться. Бонька подбежал, стал тыкаться мокрым носом в ноги.

– Ну, рассказывай, как там оно, как светская жизнь, – усаживаясь основательно, скрипя стулом, спросил Константин Палыч. И Людмила Михайловна начала рассказывать. Сначала подчеркнуто буднично: про градусы ниже нуля и ветрено ли было, и сколько прождала на остановке, и на каком автобусе поехала. Потом, увлекаясь, стала говорить о том, как красиво по-новогоднему украшены были фойе, коридоры и лестницы, во что были одеты другие театралы. Вдруг вспомнила:

– Программка! У меня же программка есть! Дай я тебе покажу!

Сделала движение встать и почувствовала, как легко оторвалась от стула, зависла в паре сантиметров над сиденьем, застыла с открытым ртом, но Константин Палыч только махнул рукой:

– Сиди, сиди. Где она, в сумке у тебя? А сумка где?

И стал выбираться из-за стола, снова скрипя стулом и тяжело опираясь на столешницу.

– В прихожей, кажется, – ответила Людмила Михайловна, тихонько возвращая себя на стул.

Константин Палыч принес сумку, она достала программку, протянула ему глянцевые странички. Он поверх очков с вежливым вниманием поразглядывал, прочел вслух фамилии дирижера и художника-постановщика. А Людмила Михайловна пустилась рассказывать дальше: как зазвучала увертюра, как стал подниматься занавес, какие были костюмы, как смешно болтались хвосты у балетных мышей, какая елка была на сцене, как аплодировали, как выходили на поклон. И музыка, главное – музыка! Ведь она еще в детстве ее слушала и знала ноты, а потом – помнишь? – купили для детей виниловую пластинку. Хорошая была постановка. Кто же там текст читал? Где-то ведь она лежит еще, эта пластинка, не могли ведь выкинуть!

– На антресоли, наверное, убрали, – кивнул Константин Палыч и с хрустом сломал в кулаке сушку. – Чаю налить еще?

– Ну что ты опять со своим чаем? – досадливо вздохнула Людмила Михайловна. Она как будто только сейчас заметила, что уже вернулась из театрального зала и что сидит у себя на кухне. Все вдруг как-то потускнело, стянулось, стало маленьким. Людмила Михайловна почувствовала, что устала, заломило поясницу, ноги налились тяжестью.

– Ну что, спать? – снимая очки и потирая переносицу, подвел итог Константин Палыч.

– Да, наверное, – кивнула она. Досада уже прошла, и Людмила Михайловна радовалась привычным вещам вокруг, мягкому свету старой лампы, тихому тиканью часов.

– А времени-то уже, оказывается! – воскликнула она, взглянув на циферблат.

– А ты как думала, – проворчал муж, убирая со стола чашки.

На следующее утро никак не могла проснуться. Так распереживалась вчера, так разнервничалась, да и из привычного режима выбилась. Встала с кровати только когда Константин Палыч уже вывел Боньку и вернулся. И сразу закрутились какие-то дела. Сначала позвонила на бывшую работу: поблагодарить за подаренный билет, за чудесные впечатления. Телефон после этого звонка точно обрадовался, что о нем вспомнили, точно получил право голоса – стал трезвонить не переставая. Дочка позвонила. Потом пара знакомых, которые хотели поздравить с юбилеем, да забыли, пропустили дату и теперь хотели повиниться и наверстать. Потом – вообще ерунда какая-то – агент из телефонной компании долго продержал Людмилу Михайловну у аппарата, рассказывал подробно о тарифах и предлагал какие-то мегабайты.