Ковчег для незваных

- Какая же ты старая, десять лет - не разница.

- Еще какая! Это тебе сейчас кажется, что немного, пока молодой, а повзрослеешь, сразу заметишь.

- Я тебя всё равно не забуду, Поля.

- Спасибо, милый.

- Я к тебе вернусь.

- Возвращайся, я ждать буду, обязательно возвращайся, кого же мне ждать еще...

- Правда, Поля?

- Правда, правда, Миша, чистая правда...

Ночь отозвалась голосом майора:

- Лейтенант Гуревич, вы готовы? Пора.

В темноте зашуршали сеном:

- Есть, товарищ майор!.. До свиданья, Поля, теперь надолго, пока война не кончится.

- До свиданья, Миша, береги себя, смертей много, жизнь - одна.

- Только для тебя, Поля, только для тебя. Жди...

Сначала в Федоре все замерло, затем оборвалось, перехватив горло обжигающе удушливым колотьем. Еще вчера, смутно прозревая только что случившееся, он всё же не ожидал, что это произойдет так внезапно, так близко, так до унизительности обыденно. "Так вот оно, однако, как бывает, Федору казалось, что он задыхается, - будто и вправду птичий грех!"

Остальное доносилось до него уже сквозь яростный шум в ушах и легкое головокружение:

- От винта!

- Мотор!

- Поехали!..

Под свист рассекаемого воздуха и стрекот пропеллера крылатая тень выскользнула на осве-щенную молодой луной поляну, стремительно уменьшаясь, пронеслась по ней и в следующее мгновение трепетно взмыла над зубчатой кромкой леса, а вскоре безраздельная тишина снова заполнила собою ночь.

И лишь после этого в глуховатом голосе майора прорезалась снисходительная нота:

- Ладно, хлопцы, примете машину и можете быть свободны, отсыпайтесь, хоть до обеда. - И вдруг тоненько, почти жалобно: - Товарищ Демидова, куда вы, подождите!.. Полина Васильевна!.. Полина Васильевна! - Голос его звучал всё дальше и глуше. - Полина!..

Устраиваясь около Федора, Носов долго шуршал сеном, сопел, сплевывал, хмыкал и, наконец, прорвался:

- С Лялиным пошла, да от него какой толк, ему бы только выпить. Вот эдак кажинный раз, майор за ей, она - от него, не баба, а стервь, веревки из нашего брата вьет, а посмотреть - не лучше других, одна стать - тела много, а вот ведь присушивает. Путается с кем ни попадя, а с майором чистый зверь. Думаю, назло ему и путается-то. С чего это у них пошло, не знаю, только волынка ихняя давно тянется, это точно.

Он помолчал коротко, вздохнул. - Говорю тебе, Самохин, не встревай ты в этот омут, костей не соберешь. - И заторопился: - Давай-ка теперь загодя поставим метки, запалить потом - плевое дело.

Но и работа не отвлекла Федора от его навязчивого наваждения: он по-прежнему не мог думать ни о чем другом. В его жизни, и он был уверен в этом, такого еще не встречалось. Правда, жизни позади набралось - воробью по колено, оттого, кроме школьных писуль да случайных обнимок на посиделках, ему и вспоминать нечего было по этой части, а сейчас он чувствовал себя так, будто его долго и остервенело били: в нем болело, ныло, саднило всё сплошь, с корешков волос до ног. Федора трясло от одной лишь мысли, что с нею мог быть кто-то другой, до него...

Звук возник сразу, из ничего, и повис, разрастаясь над лесом.

- Пали! - не то крикнул, не то выдохнул Носов. - Я с того конца, ты с этого.

И кинулся прочь. Через минуту поляна озарилась пляшущим пламенем нескольких костров. В их неверном свете наискосок через поле бежал механик, приплясывая на ходу:

- Труби сбор, братва, пить будем! За Конашевичем не останется, гульнем по буфету!

Звук всё нарастал, приближался, стекал книзу, пока, наконец, подсвеченная спереди и с нижних боков птица не появилась над лесом.

Весело урча, она устремилась к ним, перед самой поляной резко осела, качнулась, колеса ее, легонько подпрыгивая, заскользили по траве. С чихом и тарахтеньем машина подрулила к стоянке и умиротворенно заглохла.

- Задраивай, братва, эту керосинку и айда пить! - В два прыжка Конашевич оказался на земле, извиваясь в объятиях механика. - Замерзли, надо думать, в ожидании выпивки?

Возня с маскировкой заняла у них не более получаса, после чего они гурьбой подались в караулку, где старший лейтенант достал из привезенного еще утром рюкзака обещанное угощение: три бутылки спирту и увесистую банку тушенки.

- Займись, Носов, это по твоей части, - Конашевич устало увядал. Обмоем еще одного моего крестника, чтоб ему повезло.

Начинали молча, без тостов, будто отбывая обязательную повинность. После третьей душа переполнила грудь, сердце оттаяло, слова попросились наружу. Первым не выдержал тот же Конашевич.

- Вроде я здесь ни при чем, - понесло его, - приказано, выполняю, а вот тут, - он ткнул себя кулаком под сердце, - болит, будто я этого птенца сам в расход послал. Не могу больше, не полечу! Пусть судят: больше вышки не дадут, дальше фронта не пошлют. Я не лягавый, я - летчик-истребитель! Хватит!..

Но речь его теперь была - не в коня корм: каждого уже одолевала своя собственная болячка. Механик, настигнутый окружившими его видениями, принялся гнуть свое:

- Помню, мать моя покойная, она в горочистке секретаршей работала, сказала мне...