Ковчег. Исчезновения — 1.

— Ни черта под ногами не видно, — буркнул он. — Шею свернем — не боишься? — Сам тут же понял, что вопрос глуп: ничего, ничего она не боялась, эта девочка.

— Не свернем, — уверенно ответила Нина, — они же эту серпантинку для себя прокладывали, вон, всю дорогу гранитными плитами уложили. Видна работа старых мастеров! Дороге-то, судя по слою пыли, думаю, века два, никак не меньше. Не то что какой—нибудь нынешний "Геморрой-строй": все лишь бы тяп-ляп! Ведь в эту базу для "Ковчега" сколько небось миллионов вбухано, а когда строили, даже георазведку не удосужились толком провести, не заметили, что вся их база чужой серпантинкой опоясана!

Еремеев спросил:

— А как ты думаешь, зачем они, — я имею в виду Королевство с Империей, — зачем они землю шурупили, рыли эти ходы?

Нина пожала плечами:

— Не знаю, письменной истории у них нет, остается только гадать. Может, для каких-то своих культов, а может быть, тоже создавали что-то наподобие этого "Ковчега", иди знай. Уверена, таких сооружений у них по всей земле понарыто великое множество.

В этот момент одна из здешних тварей, размером с хорошего бульдога, выпрыгнула из-под ног Еремеева и унеслась прочь. Он едва не вскрикнул.

— Не бойся, — сказала Нина, — это, как я понимаю, манильская земляная собака, о ней когда-то Гумбольд в своих записках упоминал. Сам он этих собак не видел, описал по рассказам аборигенов. Он считал название неудачным, был уверен, что это крупный грызун, родственный крысам, живущий только под землей и полагал, что эти грызуны вполне могут обитать и в Европе, но только где-нибудь в глубоких катакомбах, потому что очень пугливы и боятся солнечного света, зато отлично видят в темноте. Никто тогда Гумбольду не поверил, посчитали, что поверил в легенды туземцев, но, судя по его описаниям, это как раз они и есть. Я так думаю, у них инфракрасное зрение, от яркого света они сразу слепнут. Дальним светом ты, наверно, уже нескольких ослепил, жалко…

Неужели при нынешних обстоятельствах ее действительно могла заботить судьба каких-то, пускай даже самых уникальных манильских собак. Заботила, оказывается. "При ее взрослости, иногда все-таки — совсем еще ребенок", — подумал Еремеев.

Нина между тем продолжала:

— Если бы у них был разум, то они бы сейчас, наверно, решили, что откуда-то сверху к ним вдруг снизошли какие-то беспощадные боги, ослепляющие невесть за какие грехи разящим светом. Ты мог бы войти в их религию. Ты и твой фонарик с его светом без пламени, наподобие библейского света с Фавора… Ой, кстати, ты помнишь, какой сегодня день?!

Еремеев давно уже потерял ощущение времени. Когда он впервые увидел Нину там, в антикварной лавке? Вчера? Позавчера? А может, неделю назад?

— Кажется, восемнадцатое августа, — подумав, сказал он. — Хотя… Скорее девятнадцатое…

— А вот и нет! Сегодня двадцатое!

В этой дате Еремеев не видел ничего особо примечательного.

— Ну и что? — спросил он.

— Как же! — воскликнула она. — Двадцатое — это по старому стилю шестое!

— И что с того?

— Да ты Пастернака хотя бы читал?

— Ах, да… — смущенно сказал Еремеев. — Кажется, Преображение Господне…

— Слава Богу, вспомнил… Помнишь, там у него:

Вы шли толпою, врозь и парами,

Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

Шестое августа по-старому,

Преображение Господне…

И дальше там, помнишь:

Обыкновенно свет без пламени

Исходит в этот день с Фавора,

И осень, ясная как знаменье,

К себе приковывает взоры…

Как же я раньше-то не вспомнила, что сегодня именно этот день! Значит, все будет удачно! Мы победим!

Кого она собиралась победить? Эту махину "Ковчег"? Или Королевство с Империей? Или и тех и других? Хрупкая девочка, со смертью, попискивающей из пояска… Что она вообще задумала?

— Интересно, как ты представляешь себе эту победу? — спросил он. — Перепродать "Ковчег" этим вурдалакам, королю и императору?

— Господи, — удивилась она, — неужели ты еще не понял, что "Ковчег" — это пустышка, блеф? Так что пускай себе покупают на здоровье! Пускай радуются… Правда, радоваться будут не долго…

— Ты имеешь в виду конец света? — спросил Еремеев.

Нина отмахнулась: