Ковчег Лит. Том 1

Марк потер ледяными пальцами глаза и поморщился — болит. Луч затыкаться и не думал, зудел над ухом, взбивая кедами пыль с одеяла. Нужно его попросить, чтобы поменял белье, да и самому помыться не помешает — почти неделю не вставал из-за рецидива, выпаривал из тела всю жидкость, которую в него Луч почти две недели усердно заливал. В комнате, наверное, смердит, как во время эпидемии чумы.

— Я так разговаривать нормально научусь, пока ты молчишь. Уже целые монологи научился почти без запинки, — он ткнул носком кеда ногу в носке. — А то раньше только «епта бля» успеваю, а Марк уже «Письмо Татьяны» придумал и читает мне, где и как я не прав.

От сенсорной клавиатуры отлетают щелчки — звук не выключен. Долго печатал. Про Леру, про то, что она ему почти не пишет, не приходит, не отвечает на звонки. Про то, что видел ее последний раз в апреле, про то, что болеть надоело, а трахаться хочется, как в пятнадцать, а девушка его, кажется, откровенно сливает. Стер. Напечатал снова, гораздо быстрее.

«Может быть, все дело в непрекращающейся залупе?»

— Везет тебе, ты подумать можешь, прежде чем спиздануть, — Луч бросил мутный взгляд на экран, еле сфокусировался, долго щурился. Без линз. — Ты весь — сплошная залупа. Бескрайняя плоть.

«Как будто мне в кайф одну тупую фразу десять лет печатать. Я сто раз передумать успеваю, пока допишу».

— Может, оно и к лучшему? Не думал, что я не всю хуйню, которую ты хочешь мне сказать, хочу услышать? Подумай-подумай. — Он снова ткнул кедом его ногу.

«Зато я с удовольствием слушаю все твои «епта бля», да. Жалко, что текстом нельзя передать сарказм. Так что пишу. САРКАЗМ».

— Ты когда какие-то эмоции выражаешь, тоже пиши, пожалуйста, а то по твоей морде никогда не понятно, что ты изображаешь.

«Допиздишься».

— Допечатаешься. Лежишь уже которую неделю, не вставая, скоро как Хокинг будешь — одним пальцем общаться.

Марк неожиданно осклабился, как не делал этого давно. Еще до болезни, наверное.

— О‐о-о, я знаю, что ты сейчас сделаешь.

Едва вытащив из-под себя свободную руку, Марк достал ее из-под одеяла. Поднял. Оттопырил средний палец.

— Я знал. Это твой максимум.

* * *

Прошло еще какое-то время, прежде чем Луч снова заговорил. Он вообще с каждым днем разговаривал все меньше, общался знаками; если находился на кухне, не говорил, а писал. Словно заразился молчанием от Марка.

Вообще, его звали Кирилл. И фамилия у него вообще-то была не Лучевой, а странно-славянская — Маяк.

Лера не приходила. Марк болел вроде бы месяц, точно он не знал, когда начал. Вроде в апреле. На календаре в телефоне был июнь. Только телефон был не его, а Кирилла.

И страница не Лучевого, а Леры.

И не Лерины «целую» и «скучаю».

Не Лерины «освобожусь — перезвоню».

Лерины были только звонки. То есть их не было. И это все, что было от Леры за это время.

То есть Леры не было вовсе.

— Марк, слушай, я могу объяснить…

Лучевой сидел на мешке напротив кровати. Шторы были отдернуты наполовину, освещая только ту часть комнаты, где обычно лежал Марк. Луч был в темноте. Он вроде и не нервничал сильно, не заикался, не дергался. Только молчал долго, недоговаривал.

Марк тоже молчал, даже не зная, может ли говорить. Вроде ангина проходит за то время, что он болел. Осталось узнать — сколько.

— Хотя нет, я не могу.

Марк выдохнул, незаметно пошевелив губами. Пытался заговорить.

— Что? — Луч поднял на него взгляд. В темноте белки глаз выделялись — можно было отследить, куда он смотрит. — Попытайся еще раз.

Марк сглотнул, произнес, задержав дыхание:

— Где?

— Что «где»?

— Кто.

— Кто где?

— Лера.

Луч поднес ладонь ко рту, задумчиво помял пальцами губы. Тонкие, обветренные закончившейся в апреле зимой. Или летом. Или, черт возьми, тем, что сейчас происходит на улице.

Луч спросил:

— Ты правда не догоняешь?

Луч сказал:

— Ее похоронили больше недели назад.

Часть 65

— Марк, если ты продолжишь молчать, ничего не изменится. — Луч сидел в мешке, скрестив руки на груди. Устав сидеть в полумраке, он распахнул шторы, дернув их с такой силой в стороны, что едва не сорвал карниз. — Блядь, класс, — он фыркнул, — то ты болеешь и молчишь, то ты здоров и все равно молчишь.

— Как?

Дыхание перехватило, как после долгого кашля, горло сдавило. На улице была теплая весна, переходящая в осень, солнце светило ярко.

— Что «как»? Марк, ты притворяешься или на самом деле не догоняешь?

— Я не понимаю, что я должен догнать. Я болел, Лера не приходила. Как только я пришел в себя, ты говоришь, что она умерла. — Марк с силой прикусил губу, попав зубами прям в место содранной кожицы. Скривился и облизнулся. — Что произошло?

— Она умерла, — Луч пожал плечами, улыбаясь. Он вертел в пальцах пластиковую ручку от детского планшета, а вот планшет глазами найти не мог. — Ты правда тупой?

— Это ты идиот. Я уже понял, ты сказал. Как, твою мать, это произошло?! — Кидаться было нечем, под рукой были только подушка и одеяло. Если кинуть подушку — не поймет, что это не игра.

Лучевой молчал. Он смотрел на него огромными восторженными глазами, еле-еле улыбался и молчал. Глаза слезились от яркого света и сухого воздуха.