Ковчег Лит. Том 1

А он, вместо этого, в шлеме танкиста гнал свой «Цундапп» навстречу солнцу, не успевшему еще закрыться тучами.

Сколько мы ехали, я не знал. Время словно остановилось меж полей и холмов, которые с победным ревом рассекал наш лучший в мире мотоцикл «Цундапп».

Иногда отец оборачивался и, смеясь, что-то кричал, но я его не слышал и так же, смеясь, что-то кричал в ответ. А он прибавлял газу, и оба мы понимали все без слов.

Наконец, поля и холмы кончились, и мы начали осторожно спускаться с дороги. Впереди мелькнула полоска воды, а по сторонам стали появляться заросшие колючими кустарниками гранитные глыбы. Отец заглушил мотор и стащил с головы запыленный шлем танкиста. Лицо его тоже было покрыто слоем пыли, сквозь которую победно сверкал глаз.

По узкой тропе мы пробрались к воде. Это была река, которая петляла меж каменистых берегов, то расширяясь, то сужаясь до нескольких метров. Словно русло реки пропахала какая-то могучая и неведомая сила, разбросав в беспорядке глыбы и валуны.

С одного из таких отполированных водой валунов отец начал умываться и пить из ладоней воду. Я тоже умылся и сделал несколько глотков.

— Живая вода, — сказал отец. — От всех болезней лечит. Здесь раньше у запорожцев курень был.

— А что такое курень?

— Место, где казаки залечивали раны. Твой дед Кузя тоже казак был. Все время саблю точил, чтобы быть готовым.

— К чему?..

— К войне… Казак всегда должен быть готов к войне.

— А где сейчас эта сабля?

— Дед Кузя забрал с собой. Саблю всегда хоронили вместе с казаком. Только ее перед этим нагревали и сворачивали.

— Зачем?

— Для казака смерть — это как поход на войну, с которой он может не вернуться… А может и вернуться… чтобы залечить раны и наточить саблю. Если, конечно, его курень на месте. Чтобы было куда вернуться.

Я еще хотел спросить про деда Кузину саблю — зачем ее нагревали и сворачивали, чтобы потом нагревать и разворачивать, если надо воевать…

Но отец уже по камням поднимался куда-то вверх. Я догнал его лишь на маленькой площадке меж гранитных глыб. Там, где они смыкались, было вырублено некое подобие кресла с высокими подлокотниками.

В это кресло отец и сел, откинув голову и закрыв глаза. А точнее — глаз, который вместе с головой оказался в полукруглой нише.

С высоты река была похожа на золотого дракона с китайского термоса, которого освещало слепящее солнце. А за рекой в небо убегала степь, которую нам уже не догнать даже на самом лучшем в мире мотоцикле «Цундапп». Просто степь не имеет ни начала, ни конца, но есть места, где она замыкает контур. И тогда начинаешь все видеть, слышать и чувствовать по-другому.

И я сразу заметил три черные точки птиц, которые словно замерли на одном месте — летели и не могли улететь. Наверное, они что-то кричали, но это все было в другом контуре. А в нашем… ветер принес запах полыни и дождя, от которого отец шевельнулся и открыл глаз:

— Деда Кузю видел… — сказал глухо. — Что-то ремонтировал… Он всегда что-то ремонтировал — часы, оружие, музыкальные инструменты. Восемьдесят пять крестников имел. Все мечтали к нему своих детей в ученики отдать. Особенно когда вечный двигатель сделал. Даже два раза возил его в Киев на комиссию.

— И что сказали?

— Сказали, идея хорошая, надо доработать. Но началась Первая мировая, потом революция…

— А потом?

— А потом… вечный двигатель больше не понадобился.

И как-то сразу поспешил переключить разговор на другое:

— С войны дед Кузя вернулся старшим унтер-офицером. За Георгиевские кресты тогда деньги доплачивали — до ста двадцати рублей в год пожизненно. Вот и решил дед Кузя на эти деньги построить дом. Причем не просто дом, а чтобы все с умом, все как надо — и место с помощью лозы выбрал, и крыльцом на юг, и зерна под крыльцо насыпал, чтобы побольше гостей приходило. А чтобы достаток в доме был, под каждый угол заложил по золотой монете.

Но после гражданской войны наступил такой голод, что люди ели все — кору с деревьев, листья, сорняки, мышей, даже пауков. Отряды проверяющих обыскивали сверху донизу каждый дом: «Хлеб есть? — кричали опухшим от голода с дверей. — Нет? Так что же ты не умер? Значит, хлеб есть!» И снова — искать… А когда уже начали есть трупы, дед Кузя разобрал в доме угол, нашел золотую монету и поменял на мешок муки. Деда сразу в ЧК пытать — где золото? Причем кто пытали?.. Его же крестники, которые сделались революционерами. Три дня пытали, места живого не оставили — поволокли на расстрел. А он уже даже стоять не мог. Кое-как приперли к стенке и начали стрелять… Но смерти все не было и не было… пока не понял — вокруг головы стреляют. Пожалели… крестники…

И добавил, с кривой усмешкой:

— Так что, если бы не мешок муки деда Кузи, то и меня бы не было… А значит, и тебя…