Ковчег Лит. Том 2

Я выдыхаю и на всякий случай закрываю глаза. Надо начать думать. Надо вспоминать, как это было до острова, должно быть, приятное занятие. У меня, скорее всего, получится. Я до острова работала кем-то ответственным. Не просто же так?

— Все, открывай глаза. Положено.

Я открываю глаза — потолок. Слышу, как дверь смеется и закрывается. Пустота. Лежу на кровати, и даже не с краю. Кто это был? Положено… так положено. Не хромать и думать. Это совмещается? Это положено? Вероятно. Раз сказали. Надо будет попробовать. Второе: остров мне должен. Бабу Зину…

Я вылетаю из палаты навстречу новостям о бабе Зине, к тому же, мне хочется посмотреть на влюбленную в Зеленое Облако женщину, пусть и без помады. Дверь обрадованно распахивается, и за ней неожиданно оказывается не убитый нами Л. А.

— Доброе утро! — кричим мы с дверью.

— Здравствуйте, — отвечает Л. А., строго-удивленно приподнимая брови и отводя правую руку от двери.

Я растерянно молчу, у меня было много вопросов по второму делу, а теперь я дергаю молнию на кофте, не соображая, с чего начать.

— Вы что как током ошпаренная?

— А меня выселят из палаты? — спрашиваю я, одновременно соображая, можно ли ошпариться током.

— Кто вам сказал?

— Никто.

— Ну так идите отдыхайте, потом на перевязку позовем.

Думать не получилось. Я «ошпаренно» ухожу отдыхать. От чего? Я бы с удовольствием хоть полы помыла, но я об этом не успела спросить. Раскрываю книгу и слышу новый скандал у поста. Один ноль в пользу Царя. Еще бы! Крикливая чудо-баба не будет двигать мою кровать. Я успокаиваюсь. Нехороших примет не будет. А ей пора домой. В палату заходит спокойный Л. А. Я не могу ему сказать «спасибо» вслух, это неэтично, я ведь, хоть и не специально, но подслушивала, и я знаю, что он сделал, потому киваю острову — ты так не можешь: все, на что ты способен, — это обмануть синицу. — Вы подходите на перевязку, минуты через две, сейчас мы одного перевяжем, а потом вас. Хорошо?

— Хорошо.

Интересно, я что, могу возразить? Хотелось бы посмотреть на того, кто ему возражает. А вообще это можно? Я-то соглашаюсь с той точки зрения, что Царь точно знает, как хорошо. Стоит ли делать наоборот?

В перевязочной никого нет, я гуляю по коридору.

— Сейчас, — говорит Л. А., появляясь ниоткуда, — посидите.

— А уже можно? — удивляюсь я. В моем блокноте записано: «сидеть — нельзя».

— Нет, — задумчиво отвечает Л. А., — ну, походите.

Я сажусь на стол для перевязки и наблюдаю, как Художник надевает перчатки.

— Нужно снять брюки, — сквозь маску напоминает он.

— Какие брюки? — по-островному туплю я.

— Ваши, конечно. Перед перевязкой больные обычно снимают брюки, — объясняет моему тупоумию он.

— А-а-а-а! Спасибо.

Мы приехали с мамой куда-то, видимо, на консультацию перед операцией по удалению грыжи. Комната, в которой мы находимся, очень большая. Там стоит длинный стол или столы, составленные вместе, и за этим длинным сооружением сидят врачи — в основном мужчины. Возле двери — скамеечка, на которой меня раздевают целиком. А потом ставят на табуретку перед столами. Расстояние между табуреткой и людьми за столом большое, поэтому мне плохо видны их лица. Или я плачу? Из-за стола выходят по очереди врачи и трогают меня. Мне стыдно и одиноко. Еще мне обидно, я отворачиваюсь от всех и смотрю в окно без занавесок. Окна наполовину закрашены белой краской. Очень противно. Мама сидит на скамейке возле двери. Я очень стесняюсь того, что я раздета и вот так выставлена напоказ. Маме задают вопросы, и она что-то отвечает. Потом дверь открывается, и всовывается кто-то. Врач, который сидел в центре, подходит, они тихо разговаривают, и вот он спрашивает у мамы:

— Там пришли студенты, можно ли им посмотреть?

Я мотаю головой, я не хочу, чтобы меня смотрели еще.

А мама говорит:

— Да.