Ковчег-Питер

Младшему всегда казалось, что родители и обе бабушки любили старшего больше, чем его, чем кого бы то ни было, любили по-настоящему – не как своего ребенка, а как человека. Любили, то есть души в нем не чаяли. И Андрей любил Алексея так же – как человека, а не как старшего брата. Андрей видел, что и Алексей его любил, как человека, поэтому мучился, что упустил его, что Андрей не стал ровней ему и сильнее его, а полез в интеллигенцию и застрял на полпути. Андрей думал, что при встрече со своими любимыми людьми «там», за облаками, он будет испытывать стыд. При встрече с братом этот стыд будет самым пронзительным.

Андрей не видел, как умирал старший брат. Андрей лишь догадывался, что последние минуты старшего брата были легкими, что в его глазах не осталось боли и досады, а блистало нежное благословение.

Андрей думал о своей неправоте, о том, что и его любила мать, о том, что и его любил отец с виной и радостью, о том, как ждал его старший брат Леша перед смертью.

26. Учительницы

Пальчиков помнил обеих любимых учительниц. Лидия Ивановна вела алгебру и геометрию до девятого класса. Кира Андреевна преподавала литературу в старшей школе.

Несколько лет единственной любимой учительницей оставалась Лидия Ивановна. Подросток Пальчиков считал, что она будет его единственной любимой учительницей всю жизнь. Пальчиков благодаря ей уже мечтал о своем будущем в математике. Он участвовал в олимпиадах, правда, первых мест не завоевывал, а все вторые да третьи, он с восьмого класса начал выбирать, в какой вуз поступать, на какую математику, прикладную или теоретическую. Лидия Ивановна советовала на прикладную, она не видела в нем способности упоительно забывать обо всем на свете ради одной непроясненной идеи. Кажется, она говорила ему, что он не теоретик и не практик, он своего рода логик.

Лидия Ивановна ходила в парике, из-под которого выбивались настоящие волосы. Иногда она с чувством сдвигала парик назад или набок, как мужик заламывает шапку. Казалось, ее настоящие волосы были настолько хороши, что, сними она парик, лицо ее с этими волосами стало бы кротче и моложе. Казалось, она и парик носила не из-за моды, а для педагогической строгости. У нее были крупные, добрые зубы и золотые коронки, из-под которых над деснами виднелся зубной налет.

Теперь, сравнивая друг с другом счастливые минуты своей жизни, Пальчиков понимал, что самыми наполненными среди них были минуты верных решений, последних доказательных шагов, расстановки всех точек над i, минуты детской увлеченности математикой. Счастливые мгновения – это мгновения не блаженства, а озарения, не покоя, а света, не свободы, а наития. Маленькому Пальчикову казалось, что Лидия Ивановна любит его в эти счастливые его минуты как сына, хочет поцеловать как сына. Но она только прижимала его умную голову к себе, но никогда не целовала. Они вместе обедали в школьной столовой за одним столом. Люди перестали удивляться такой близости учительницы и ученика, люди видели, что учительница и ученик и за обедом продолжали говорить о математике. Лидия Ивановна порой подкладывала со своей тарелки на тарелку Пальчикова картофельное пюре, любимое им. Лидии Ивановне было приятно, что ученик не замечает этого, увлеченный беседой, как не замечает сын. Иногда Пальчикову становилось больно за Лидию Ивановну, он думал, что она одинокая. О ней школьники ничего не знали, она не рассказывала им, как другие педагоги, есть ли у нее муж, есть ли у нее дети. Она проживала далеко от школы, не любила, чтобы ее провожали до остановки. Она садилась в автобус, выбирала пятнышко на стекле и так, уставившись в одну точку, ехала всю дорогу, не мигая, в сосредоточенности и забытьи. За ней можно было проследить, узнать, где она живет, но никто из детей этого не делал, не осмелился на это и Пальчиков.

Лидия Ивановна перешла в другую школу после 9-го класса Пальчикова. Первого сентября ее не оказалось на линейке, и все заговорили, что Лидии Ивановны больше не будет. Пальчиков думал, что все учителя и ученики посматривают на него. Он думал, что это он повинен в уходе Лидии Ивановны. Он уже тогда романтично начал думать литературными реминисценциями, он думал, что уход Лидии Ивановны был похож на уход Льва Толстого. Пальчикову тогда нравилось название книги Бориса Мейлаха – «Уход и смерть Льва Толстого». Пальчиков думал, что предал Лидию Ивановну, и поэтому она так незаметно, так негромко, словно постепенно, ушла. Пальчиков не помнил, какой была последняя его встреча с Лидией Ивановной, не знал, какой ее следует запомнить. Он полагал, что запоминают по последней встрече. Она ушла смиренно, покорно, она просто не вернулась.