Ковчег-Питер

Мне приснился дом в Дубках, деревянный дачный домик с пожухлыми зелеными стенами и ярко покрашенными рамами, а потом из него вышла Мидия Пална. Во сне я увидел ее такой, какой она никогда на самом деле не была. Ей все еще было лет пятьдесят, но она почему-то ярко накрасила глаза, так что веки блестели, а ресницы стали черными и густо загибались кверху. Губы она тоже намазала влажно-красной помадой и поминутно смеялась, неприятно открывая зубы. Прическа почему-то осталась прежняя, а одежда, наоборот, изменилась. На ней было что-то такое, чего никогда не надевают женщины, которые работают в школах или поликлиниках. Что-то блестящее, игривое, что хочется рассматривать. И на юбке сбоку был высокий разрез – совсем как у Витюшиной невесты. Но это была Мидия, моя класснуха, и от мысли, что я могу посмотреть ей в этот разрез, мне стало страшно. И я стал думать, что, наверное, она собралась на встречу с генеральнейшим банкиром или с главнейшим риелтором. Наверное, решила, что сможет найти себе богатого мужа. А что, все женщины хотят выйти замуж за богатого. Если бы я не был нищебродом, Ксюха, наверное, не сказала бы, что теперь в ее жизни меня больше нет. Дурацкий сон все продолжался, и мне хотелось, чтобы Мидия что-то сказала ему – этому самому генеральному банкиру, к которому она сейчас собралась – что-то важное, о чем я давно думаю, но сам ему сказать не могу. Меня он не послушает. Тут нужен человек со стороны. Я-то ведь давно уже играю по его правилам, я вроде как в его команде. Если я приду к нему, он скажет только:

– А! Дроздов! Или как там тебя? Скворцов! Не обижайся, ничего личного. Под сколько там процентов мы тебе дали кредит? А ипотеку сколько лет тебе еще выплачивать за твой скворечник со всеми удобствами? Ну понятно. Ну так ты иди и выплачивай. У тебя что, много времени свободного? Закрой дверь с той стороны.

И что я ему объясню? А вот Мидия смогла бы. Но не теперь, конечно, когда она вырядилась как стареющая звезда эстрады. Она могла бы что-то объяснить генеральному банкиру, да и всем остальным тоже, только если бы пришла в их кабинеты в своей трикотажной кофте с пуговицами, в этих ее простых удобных туфлях, с сумкой, полной непроверенных тетрадей. Непререкаемой женщиной с большим учительским стажем, справкой из флюорографии и успешно проведенным на той неделе субботником. Она бы строго осмотрела банкиров, рассевшихся за длинным столом, и сказала бы:

– Если вы все здесь знаете, как надо жить, то давайте кто-нибудь сейчас просто выйдет к доске и расскажет нам. Ну что же вы, господа банкиры? Просто лес рук! Раз никто не хочет отвечать, сейчас я начну вызывать по списку в журнале.

Она смотрела бы на них своим шершавым упрямым взглядом, и они прятали бы глаза, ковыряли бы пальцем столешницу дорогущего стола. А тут еще я. Я уже просыпался, а Мидия кричала мне:

– Вернись на место! Звонок звенит для учителя.

Ну уж нет! Звонок будильника звенит для меня. Не для учителя.

Каждый, кого мы встречаем – немного учитель. Пью кофе и думаю об этой восточной мудрости. Мне бы немного мудрости, хоть восточной, хоть какой-нибудь. Если я когда-нибудь еще увижу Мидию, я обязательно спрошу ее, как она живет, по каким правилам. Почему не сажает свои любимые георгины, например. Откуда берет силы, чтобы каждый раз возвращаться, как на машине времени, в очередной пятый класс и снова по кругу объяснять и переживать одно и то же. Счастлива ли она или несчастна? И еще я думаю, что Ксюха была права, старухи могут быть реально страшными в этой их мудрости, которую они уже знают, но отказываются ею пользоваться.

Лидия Павловна

Вошел широкоплечий, и я вдруг подумала, что он может сказать мне о том, что я должна умереть. Сейчас, скоро. Что я уже не вернусь домой, что все кончится. Через слабость, через всю покорность этой свалившейся на меня ситуации я вдруг остро ощутила сожаление, и оно затопило, заполнило меня всю. Мне столько надо еще сделать! И главное: я так люблю все это: этот август, это небо за окном, синее или пусть даже в дождевых облаках. Дочку. Внука. Даже свои руки, лежащие поверх одеяла. Неужели в моей жизни так и не будет ничего нового, яркого? Почему каждое лето этот дом, этот забор, компот из яблок, флоксы эти с их одинаковым из года в год запахом под окном? Так сильно стало жалко всего так и не увиденного и не сделанного. Почему, зачем каждое лето на этой даче? Ведь я когда-то так не любила ее, казалось, что нельзя тратить время, сидя на одном месте, надо ездить, узнавать этот мир. Так раздражали эти знакомые дорожки, приевшийся путь до магазина и обратно, одни и те же надоевшие, неизбежные соседства, бесконечные нескончаемые огородные хлопоты. Как эта нелюбимая, навязанная дачная жизнь прилепилась ко мне, обернулась традицией, без которой немыслимо уже планировать отпуск, лето? Это ведь все только моя лень, душевная лень и безволие.

И я стала спрашивать широкоплечего, спотыкаясь через все эти его буквы «в». Он слушает, кивает и говорит:

– Все будет хорошо, Лидия Павловна, только обещайте, что будете меня слушаться.