Ковчег Спасения

Когда к Антуанетте вернулась уверенность (вернее, когда частоту пульса уже можно было с натяжкой назвать нормальной), она начала продвигаться к открытому люку — дюйм за дюймом, таща за собой саркофаг. Это был очень трудоемкий процесс. Через каждую пару метров крепления ящика приходилось пристегивать и отстегивать заново. Но чего она почти не чувствовала, так это раздражения.

Глаза уже привыкли к ослепительному сиянию, и она заметила, что свет стал серебристо-зеленым. Потом он начал тускнеть, приобретая оттенки железа и тусклой бронзы. Даже из космоса Эпсилон Эридана не выглядел очень ярким. Сейчас его свет проходил сквозь фильтры атмосферных слоев. По мере погружения вокруг бы становилось все темнее и темнее, словно корабль погружался на дно океана.

Именно этого хотел ее отец.

— Отлично, Тварь. Следи, чтобы корабль не двигался. Я собираюсь привести свой план в исполнение.

— Будьте осторожны, Маленькая Мисс!

Грузовые люки располагались по всему корпусу «Штормовой Птицы», но тот, что был открыт сейчас, находился на «днище» — если смотреть вдоль главной оси корабля. Сейчас Антуанетта стояла на краю отверстия, и носки ее сапог на дюйм торчали наружу. Положение выглядело опасным, но она старательно закрепилась. Сверху нависала черная плоскость, которая плавно изгибалась к хвосту звездолета — внутренняя поверхность трюма, но ни сбоку, ни снизу ничто не загораживало обзор.

— Ты был прав, папа, — она вздохнула — достаточно тихо, так что будем надеяться, что Тварь не услышит. — Удивительное место. Я думаю, ты сделал хороший выбор, все на это указывает.

— Что вы сказали, Маленькая Мисс?

— Ничего, Тварь.

Антуанетта начала отстегивать крепления гроба. Раз или два корабль накренился и качнулся, заставляя ее желудок скрутиться. Гроб ударился о перекладину стеллажа. Но, по большому счету, Тварь отлично держал высоту. Судя по воздушным потокам, скорость упала значительно ниже звуковой: похоже, он не ограничился тем, чтобы просто выполнять приказ. Яростный ветер стих, и лишь иногда налетали случайные порывы.

Гроб был почти полностью освобожден от креплений и готов отправиться за борт. Отец в самом деле выглядел так, словно ненадолго вздремнул. Бальзамировщики сделало основную работу, а встроенный рефрижератор — все остальное. С трудом можно было поверить, что отец уже месяц как мертв.

— Ну что ж, папа, — сказала Антуанетта, — вот и все. Мы это сделали. Думаю, больше можно ничего не говорить.

Корабль любезно воздержался от комментариев.

— Я до сих пор не знаю, правильно ли делаю. Я имею в виду… ты однажды сказал, что хотел, но…

Стоп, сказала она себе. Вот об этом не надо.

— Маленькая Мисс?

— Да?

— Настоятельно не рекомендуется затягивать прощание.

Антуанетта вспомнила наклейку от пивной бутылки. Она не могла достать ее, но не было ни одной детали, которую она не могла бы себе представить. С тех пор как этикетку бережно отклеили от бутылки, серебряные и золотые краски немного потускнели, но в воображении мисс Бакс они светились волшебным светом. Обычная бутылка из-под дешевого пива, какие в огромном количестве продаются на каждом углу. Но эта наклейка имела для Антуанетты значение священного символа. В тот день, когда она отклеила этикетку от бутылки, ей исполнилось двенадцать или тринадцать лет. В тот день, в честь богатого улова, отец взял ее с собой в бар, где любили посидеть капитаны грузовых кораблей. Память не удержала всех деталей, но, кажется, это был хороший вечер — много смеялись, вспоминали забавные истории. Потом, ближе к ночи, заговорили о разных способах, которыми хоронят звездолетчиков — по традиции или личному пожеланию. Отец почти все время молчал, только улыбался про себя, когда серьезный разговор сменялся шутками, и смеялся над курьезными историями. И вдруг, к удивлению Антуанетты, сказал, что хочет быть похороненным в атмосфере газового гиганта. В другое время она могла подумать, что папа просто шутит в тон пожелания своих товарищей, но что-то в его тоне подсказывало — он говорит абсолютно искренне, хотя прежде никогда не обсуждал подобных вещей; и непохоже, что все это выдумано из ничего. И тогда Антуанетта дала себе клятву. Она аккуратно содрала этикетку с бутылки, как напоминание, и пообещала себе: когда отец умрет, и если у нее будет хоть какая-то возможность исполнить его пожелание, оно будет выполнено.

В течение последующих лет она не раз представляла себе, как выполняет свою клятву. Это было очень легко, так что со временем она стала реже задумываться об этом. Но теперь отец умер, и Антуанетта лицом к лицу столкнулась необходимостью выполнить обещание. И не важно, что клятва могла показаться ребяческой и нелепой. Значение имела только убежденность, которая — в этом Антуанетта не сомневалась — звучала в его голосе той далекой ночью. Тогда ей было всего двенадцать или тринадцать лет, она могла просто придумать все это, ее могла обмануть напускная серьезность отца. Но Антуанетта дала себе слово. Значит, слово нужно сдержать — даже если это выглядит нелепо, стоит непомерных усилий, даже если создает угрозу для ее жизни.